Джонатан не выводил меня ни на какие светские вечера, но иной раз мы все же оказывались в театре — смотрели балет или оперу, но мне не нравилось. Мне хотелось посетить Гарнье в Париже, где уровень представлений был несколько лучше, нежели в английской столице. А лучше — съездить в Российскую империю, в Санкт-Петербург, чтобы провести вечер в Мариинском театре. Не могу быть уверен рассказывал ли я вам об этом, но в России я бывал, и не раз, и мне очень полюбился Чайковский. Точнее, его изумительная музыка, которую я с огромным удовольствием сам играл. Мне очень хотелось показать Джону «Щелкунчика» и «Лебединое озеро».
Иногда мы появлялись в фешенебельных ресторанах — могли себе позволить. Чтобы выпить вина, помолчать и полюбоваться городом, который видели достаточно редко, живя в пригороде. За последние несколько лет я стал появляться в городе очень нечасто, разорвал связи со многими знакомыми и даже родственниками, но теперешний образ жизни и вовсе не подразумевал привычного времяпрепровождения. Я был даже рад, хотя это звучит ужасно, что мой брат не дожил до этих дней. Его сердце разорвалось бы от беспокойства за меня.
Все более или менее начинало налаживаться. Теперь у меня был строгий распорядок и полное отсутствие необходимости скрывать свое состояние. Так или иначе, уже после всего, думая о том, насколько я был неправ, я старался понять, зачем и почему поступал, как глупец. И не мог найти ответа. Это было не просто иррационально, а совершенно бесполезно и бессмысленно.
Жажда на какое-то время пропала совсем. Или, быть может, я ее просто не замечал, поскольку был занят разучиванием сонат и симфоний, и моя голова была забита мелодиями, или же, углубившись в интеллектуальное чтение, мой организм предпочел сосредоточиться на научных исследованиях в области биохимии, нежели на биохимии моего собственного тела.
Я осознал, как много всего пропустил и сколько времени потерял. Забросив музыку и сочинение, химию и эксперименты, чтение и написание собственных научных исследований, я стал превращаться не просто в ничего не знающего и не смыслящего простофилю, а в отставшее от настоящей жизни существо, которое не видит ни черта дальше своей кельи, заперевшись в четырех стенах, лелеющее свое ничтожество и беспомощность.
Начав вновь заниматься экспериментами и музыкой, я почувствовал, что ко мне вернулась тяга к жизни, ощущение твердой почвы под ногами и понимание того, что я сделал и не сделал, и что хотел сделать впоследствии. Тогда я все-таки осознал, что смерть в моем случае и правда являлась всего лишь началом, и я должен был пройти свой путь, пусть тернистый и тяжелый, от мертвеца к бессмертному.
— Ты выглядишь уже не так болезненно, — сказал Джон, отставив бокал с коньяком, выписанным из Франции.
— Надеюсь, что так. — Я улыбнулся, отвлекаясь от записывания очередного наблюдения за сывороткой своей крови под микроскопом.
— В середине мая мы приглашены на прием в дом, — он сверился с карточкой, — баронета Ллойда-Аддерли.
— Ты хочешь пойти? — Я вновь поднял глаза от микроскопа. — Мне казалось, ты не жалуешь светских вечеров. Думал, тебе хватило собственных.
— По правде, Уильям, этот век отвратительно скучен, и в нем нет ничего заинтересовывающего. Только танцы, разговоры о политике и алкоголь.
— Деньги, секс и пустые разговоры.
— О, это вечные ценности, — Джон усмехнулся.
— Даже для тебя?
— В мире людей для меня ничто не ценно. Теперь не осталось ни одного человека, чье существование могло бы меня потревожить или порадовать. Не нарывайся на комплименты. Ты и так их получишь. — Джон сдержанно улыбнулся.
— Так к чему ты начал разговор про прием?
— Даю тебе срок до того дня. Ты должен окончательно вернуться к себе.
— И если вернусь?
— Мы наконец покинем это место и сможем двинуться дальше.
— А если нет?
— Ты знаешь и сам.
— Джон. Скажи иначе. — Я подошел и встал напротив. Наклонившись ближе и оперевшись о подлокотники ладонями, я заглянул в его лицо.
— Иначе?
— Пожалуйста.
Он молчал с полминуты, смотря в мои глаза и не говоря ни слова, но потом все-таки произнес:
— Я приказываю тебе. И ты не посмеешь ослушаться.
По какой причине, почему его голос так действовал на меня, я не знал, но стоило Джонатану приказать, как все мое существо подчинялось, желая угодить моему господину, и чтобы он не просто был рад, что его приказ был четко исполнен, сколько испытал гордость за то, что рядом с ним достойный, кто по праву занимает свое место.
Подчинение его воле и власти, осознание и принятие силы, понимание того, что он в праве решать мою судьбу — это было заложено во мне благодаря тому доверию, что я испытывал его слову и делу сотни лет назад, и теперь же я вновь понимал, что, выбирая путь следующего за ним по пятам, путь советника и правой руки, нисколько не умалял силы своей личности и характера и не был его тенью, у которой не было собственной мысли. Я лишь доверял ему, зная, что Джонатан тот человек, который сделает для меня больше, чем все, но только если взамен я отплачу ему абсолютной преданностью.
========== Часть IV. Дневник Уильяма Холта: «Терзания» ==========
Валахия была спокойна на протяжении недолгого времени после того, как вопросы, связанные с данью, были улажены в Константинополе при переговорах с Сулейманом Великолепным. Народ был готов поднимать восстания в случае любой осечки, любого неверного слова или события. Впрочем, их нельзя это за это винить.
Мы вернулись из путешествия в далекую страну и я понял — попался. Окончательно попался в капкан, как безнадежный и глупый зверь.
Вы уже знаете мою историю, как я оказался при дворе, и в общем-то знаете, как и чем заслужил доверие Иона. Но не знаете, как ему стал доверять я.
Он был не просто человеком с достойными физическими данными, правителем княжества, но и очень интересной личностью. Я появился при его дворе без умысла — не собирался становиться приближенным румынского господаря. Я всего лишь бежал из собственной страны, чтобы начать двигаться дальше, чтобы познать новое. Но я совершенно точно не собирался становиться советником Иона I.
Мы познакомились — нас представили. Я достаточно долго добивался того, чтобы меня приняли для разговора. Это было не так-то просто. Кто я был в Валахии? Незаконнорожденный сын княгини, юный мальчишка, который был мало-мальски образован и неплохо держался в седле. Ион выслушивал меня долго. Что-то думал, спрашивал, наблюдал. А потом дал первое задание, достаточно непростое, ведь я был в Валахии без году неделю, чтобы я подсказал ему, как решить вопрос с восстаниями.
Я шлифовал свое мастерство со временем, наблюдал и анализировал, а потом стал вести политические партии с врагами наравне. Но это все обо мне. Все о том, как я добился своего места.
Ион, когда мы только познакомились, был человеком очень своеобразным. Очень непонятным, и лишь потому, что он предпочитал скрывать очень многое о себе, о личной жизни и о взглядах, делясь ими только с несколькими приближенными, но и тем он сам не доверял. Он был охотник и победитель, который шел вперед любой ценой, но ценой справедливой. Я наблюдал за его правлением — за отношением к его народу в первую очередь. Ион стал правителем в очень сложное и смутное время, и уважение вызывало то, как смело и достойно он принимал свою ношу.
Власть в Валахии сменилась не слишком давно, а потому он принял княжество, которое трясло от переворотов, завоеваний и налогов. Меня удивило то, что он принимал у себя людей в определенные дни, что не следовал за государевой роскошью, которая была так свойственна правителям Московии. Он прислушивался к словам своих людей, игнорировал советы, что необходимо полнить казну поборами и собирать армию, чтобы попытаться отбить Валахию из-под Османского сюзеренитета.
Мне, как человеку из совсем другого государства это было интересно, ново и любопытно. Если учесть, что в шестнадцатом веке я жил при Иване Грозном, то впечатления у меня остались соответствующие.