У меня были трудности с доверием. Более того, я едва ли кому-то доверял. Наше сближение с Вильгельмом было скорее чудом, ведь я почти никого к себе не подпускал ближе, чем на расстояние вытянутой руки, если не держал всех дальше. У меня не было друзей и не было возлюбленных. Все, что у меня было, — это государство. И особое презрение к боярам, но это уже совсем иной вопрос.
За все то время, я не имел возможности до конца понять характер Вильгельма, но когда я увидел Уильяма, сидевшего напротив, и поднявшего на меня глаза, отвлекаясь от книги и едва заметно улыбнувшись, то понял — это был он.
Как много говорит взгляд, как он значим и важен, отражающий сущность человека. Был уже конец апреля, когда все изменилось. Когда он стал тем, кем ему было суждено стать. Спокойным, рассудительным, знающим цену не только себе самому, но и всему его окружающему.
Как я узнал несколько позже, он вовсю занимался теми вещами, что были интересны ему в прошлой жизни, познавал то, что было актуально в нынешнее время.
Все чаще Уильям заговаривал со мной о том, что стоило бы оставить Англию и двинуться дальше, во Францию, куда ему все время так хотелось. Я говорил, что сдержу свое обещание, если на будущем приеме в доме баронета Холт меня приятно удивит. Но после первой недели мая я уже едва ли не окончательно убедился в том, что Уильям уже достиг того, о чем мы говорили так давно.
Вечером, за неделю до события, когда Уильям примерял свой новый костюм, пошитый его портным, что одевал всю семью Холтов еще начиная с молодого отца братьев, я курил и смотрел на него, поворачивающегося передо мной. Он не мог видеть себя в зеркале, а потому мне приходилось описывать Уильяму, как он выглядел и как на нем сидел тот или иной элемент костюма. Он сокрушался, что не может увидеть себя, такого красивого и элегантного, но при этом добавлял, что вечная жизнь, пожалуй, того стоила. Это изрядно веселило. А потом он достал костюм и для меня, попросив примерить.
Весь вечер мы тем и занимались, что репетировали танцы, поправляли друг на друге одежду, а потом мы впервые поцеловались за все то время, как менялась наша совместная жизнь. Это было так непривычно и чуть более трепетно, чем всегда. Мы давно не были близки — лишь спали в одной постели, а потому едва ли не каждое случайное прикосновение казалось более долгожданным и желанным.
Как же много и часто мы говорили обо всем. Буквально обо всем! Кажется, мы и правда никогда не общались так много, сколько за те два месяца, что старались восстановить потрескавшееся. Однажды в первой книге уже звучало это сравнение — золотой шов. Мы словно бы склеивали хрупкие частички нашей любви чистейшим золотом, отчего наши отношения становились еще крепче и драгоценнее.
Несмотря ни на что я любил и люблю Вильгельма и Уильяма, я люблю его, этого колдуна и ученого, который однажды ошибся, но сделал все, чтобы это исправить, и тем самым доказал мне, что я могу всецело ему доверять и доверяться вновь и вновь.
Когда тебя слушают, потому что хотят слушать, когда тебя слышат, потому что твое мнение важно, и каждый вечер играют на скрипке самые разные красивые мелодии — это подкупает. Это заставляет испытывать сильнейшую и самую настоящую нежность, преисполняться ей от края до края. Голова начинает кружиться от любви, которая по своей силе похожа на влюбленность и страсть, но это та самая любовь, которая хранилась где-то глубоко внутри и ждала момента, чтобы вновь перелиться через край, когда ты полон ей, как чаша.
Уильям радовался маю, хотя не мог погулять под солнцем, которое появилось над Лондоном и едва ли собиралось куда-то деваться. Стояло тепло, едва ли не жара, а потому каждую ночь мы долго гуляли, исследуя город и его окрестности, и все-таки раздумывали о том, что скоро должна была прийти пора уезжать. Нельзя было так долго сидеть в одних стенах, на одних землях, нужно было двигаться дальше и искать себя в новой жизни, пусть мы и будем прежними, и уже вряд ли когда-нибудь изменимся. Неделя, две или три — я чувствовал, что скоро наступит «тот самый» момент, когда мы сменим не только страну, но и образ жизни, ведь все, что нам осталось в этой вечности — идти вперед и становиться лучше. Настолько, насколько это возможно.
========== Дневник Уильяма Холта: «Воспитательная мера» ==========
Я чувствовал себя просто королем, когда стоял посреди холла в костюме, сидевшем на мне идеальнее идеального. Волосы, собранные в невысокий хвост, были аккуратно убраны, и это делало мое лицо более точеным — по словам Джона, разумеется. Но чувствовал я себя на высоте не только из-за этого. За прошедшие недели во мне изменилось многое, — не только как в вампире, но и в Уильяме Холте. Жажда притупилась и успокоилась, и теперь я мог питаться лишь по расписанию, а во все остальное время даже не думал об этом. Что интересно, мозг действительно уникально подчинил себе тело. Я мог контролировать желание питаться и оптимизировать, распределять свои ресурсы так, чтобы хватило до следующего раза.
Мои дни были наполнены музыкой, ведь я снова стал играть и писать; литературой, поскольку я посвятил себя изучению научной, художественной и документальной; экспериментам, которые прервал после того, как потерял себя. Прогулки приятно располагали дух, а разговоры с Джонатаном помогали нам вновь обрести гармонию друг с другом.
Мы собирались на вечер в дом баронета, как на свадьбу. Мне не хватало только бутоньерки, чтобы чувствовать себя женихом. Пока Уорренрайт собирался сам, я успел даже пригубить вина. Мы не открывали наши запасы еще с Рождества, а опьянеть я не мог и поэтому решил, что был бы не прочь начать вечер так. Стоя и думая о том, как все изменилось, я не мог перестать улыбаться. Губы изгибались сами собой в спокойной улыбке и на душе становилось хорошо. Ведь я действительно справился. Почувствовал себя совершенно другим, обновленным, и во всем этом была именно заслуга Джонатана. Он помог мне найти самого себя и вывести к свету. И казалось бы, все было достаточно просто — помочь увидеть правильный путь, шаг за шагом. Рациональность раньше не была моей сильной стороной, именно стороной Уильяма Холта, но была присуща Вильгельму, и за последние месяцы я настолько привык к подобному образу мышления — правильному, организованному, точному, что вся остальная жизнь показалась мне неразумной тратой времени. Я чувствовал себя совершенно по-другому, словно открылись новые таланты и возможности, новые увлечения и знания, но их было столько, и все они были достаточно разработанными и глубокими, что точно нельзя было назвать их чем-то новым и неожиданным. Я стал Вильгельмом Хованским и Уильямом Холтом одновременно. Я стал самим собой.
Пока я ждал Джонатана, то успел уже изнемочь, но потом, когда он появился в холле, я обомлел. Каким прекрасным он был. Зачесанные волосы, накрахмаленная рубашка и костюм. Он собирался сам, и выглядел при этом лучше любого аристократа, которого нам предстояло встретить. В нем чувствовалась не только сила, ощущалась не только особая элегантность, но, вероятно, и его принадлежность к кругу вышестоящих. Он был больше, чем все они, обыкновенные чиновники и титулованные особы. Если не титулом, то хотя бы сознанием и душой.
— Ты выглядишь прекрасно! — Я улыбнулся, встречая его у входной двери. Оставив пустой бокал на столике в холле и подойдя к Уорренрайту, положил ему руки на плечи, трогая дорогую ткань.
— Как и ты, — он ответил мне и мягко поцеловал в щеку.
Экипаж был заказан на семь вечера, когда уже опускались сумерки. Хотя небо и было несколько затянуто серыми тучами, погода стояла теплая и сухая. Мне не то чтобы особенно сильно хотелось посещать непонятный прием у не пойми кого, кто приходился знакомым еще моим родителям, но этот день был особой точкой в нашей договоренности, а потому я должен был показать себя если не во всей красе, то хотя бы просто предстать в высшем обществе и окончательно убедить Джонатана в том, что я справился, что смог оправдать его ожидания.
Мы ехали в экипаже, держась за руки, и я рассматривал Лондон так, словно в первый или в последний раз. Я понимал, что скоро должно было прийти время прощаться, и от этого не становилось ни грустно, ни печально, ни тоскливо. Я был готов двигаться дальше. Повернувшись к Джону, я смотрел на него еще долго, как и он на меня, с немым вопросом в глазах, но потом я только качнул головой и поцеловал его, беря в руки его красивое лицо, чтобы ненароком не испортить его прическу. Я был готов его целовать вечно. Снова и снова. В такие моменты я чувствовал себя счастливым, как и любой человек, который любит и любим.