— Значит, все это была одна большая ложь.
— За исключением двух поцелуев.
Уорренрайт тяжело вздохнул и поджал губы.
— Вы счастливы, Джон?
— Безмерно.
— Пусть так. Это главное.
Они разговаривали еще минут десять, и только потом вернулись в дом. Джонатан сказал, что полковнику нужно идти и взялся проводить его сам.
— Куда вы дальше, полковник? — Уорренрайт улыбнулся ему.
— Куда-нибудь.
— На новую войну? — Джон понимающе кивнул.
— С войны не возвращается никто. Только там теперь мне место.
— Берегите себя, Ричард.
— И вы, Джонатан. И вы.
И он ушел. И больше мы никогда не слышали о полковнике Ричарде Лейн Элдридже. Ровно до тех пор, пока нам не прислали его личный дневник по завещанию. Он хотел, чтобы Джонатану осталось хоть что-то на память.
О дальнейшей судьбе полковника, к сожалению, нам ничего неизвестно. Но, насколько я знаю, его сын, который стал добровольцем, инженером авиации, погиб во время Второй Мировой Войны.
========== Очерки Ричарда Л. Элдриджа: «Кенсингтонские сады» ==========
Хочется начать без лишних предисловий. Нет ничего более отвратительного, чем обмануться. Обмануться самостоятельно, поддаться чувствам и получить за это сполна. Но так уж устроен человек, который неожиданно для себя принимает такое решение. Решение, с одной стороны, глупое, но ужасно привлекательное. И одному Богу известно, почему оно, сколько бы ты раз с ним ни сталкивался, как бы ты его ни отрицал, остается тем самым личным камнем преткновения и соблазном.
Многие считают, что нет ничего страшного в том, чтобы поддаться чувствам, пуститься в безудержную пляску, хотя я бы назвал это danse macabre, честно говоря. Мой разум отвращался от подобной чепухи, терпеть не мог любую влюбленность, любую зависимость, ведь это было тягостью и мукой. Хорошо, разве что не с моей покойной женой и почившей Изабель. Но любые отношения, любое общение, которое вызывало у меня чувства чуть более горячие и неоднозначные, нежели дружеские, приносили ворох проблем. Внутренние личные запреты на чувства были для меня что ни на есть правильными, самыми лучшими, в которых я никогда не сомневался. Они помогали воспринимать мир так, как мне хотелось; так, как мне было спокойнее и приятнее всего. Чувства мешали. Чувства заботили. Чувства приходилось чувствовать. А это выбивало из колеи, вселяло множество сомнений и опять же вызывало нервную раздражительность, коей мне чертовски хотелось избежать.
Я ненавидел это ощущение привязанности, ощущение долга, которое и так было у меня слишком велико и сильно, ведь, в конце концов, я всю свою жизнь занимался военным делом и служил родине, а это ответственность и преобладание подобного чувства. Мне словно бы не хватало только излишних переживаний на любовную тему.
Казалось бы, должен был остепениться, вернувшись в Лондон, стать примерным мужем и семьянином, но и тут незадача — умерла невеста. И опять я почувствовал себя неприкаянным, совершенно не желающим испытывать эмоции, ведь они были исключительно лишней частью моей тогдашней действительности. Мне искренне хотелось спокойствия после войны, и чтобы кто-то приносил чай. В целом, с этим очень удачно справлялась прислуга. И все бы хорошо, да вот жизни, кажется, всегда мало злоключений на одну седеющую голову, и она обязательно подкинет что-то еще не менее интересное и, по ее мнению, крайне забавное.
Кто в здравом уме на склоне лет захочет влюбиться? Думаю, многие скорее открестятся, ведь даже молодые этого не хотят — у них есть дела поинтереснее. И я премного с ними в этом согласен. Это пустая трата времени, собственных нервных сил и приятных эмоций, ведь редко отношения — а в этом я могу быть не прав! признаю! — приносят именно хорошие эмоции. Они слишком часто сопряжены с переживаниями, которые лишний раз не то, что не радуют, так еще и больше расстраивают, а потому любая ценность отношений начинает сводиться к приятным развлечениям в постели — что я тоже готов поставить под сомнение, — и абсолютно глупые и несуразные чайные вечера в кругу семьи — вашей избранницы, разумеется, или вашей, если у вас, конечно, не избранник, хотя подобные посиделки также не исключены, — с последующим обсуждением погоды, новостей и распития бренди, когда женщины семейства утомятся. Жизнь в таком случае становится скорее круговертью одинаковых дней, границы которых размываются, становятся зыбкими, а потом все и вовсе превращается в одни сплошные и долгие сутки, затянувшиеся на год-другой.
И вот с этими убеждениями я, на свое несказанное удивление, умудрился не просто влюбиться, а чуть ли не голову потерять. Это было немыслимо. Это было отчаянно и более чем безрассудно. Но, что самое ужасное, в какой-то момент мне понравилось. И понравилось не само это чувство, не сама привязанность, а Джонатан, который стал для меня любимым гостем и добрым собеседником. А еще и прекрасным любовником. О, правда, о таких только мечтать приходится. Увы, что все обернулось иным образом.
Много ли встречается людей, которые разговаривают с вами на интересные темы? Отвечают на самые сложные и заумные вопросы без труда и стеснения? Люди, которые готовы поддержать самый необычный разговор, обладающие недурственным умом, да еще и не обделенные внешностью? Полагаю, это скорее редкость, нежели часто встречающаяся обыденность. Люди глупы в большей степени, и их это совершенно не заботит. Вот и Джонатан Уорренрайт оказался этим удивительным человеком, с которым хотелось разговаривать. Его мысли были интересными, новаторскими, даже слишком смелыми. А рассказы о себе буквально завораживали, похожие на сказку или начало приключенческого романа, что в каком-то городе со сложным названием в далекой стране на востоке континента жил человек, который приехал в Англию в поисках счастья. Разве нет?
В Джонатане чувствовалась сила, влияние, гордость и уверенность в себе. А не самоуверенность, которой хоть отбавляй было в нынешних аристократах и их сынках. Он просто покорил самим собой. Всем собой. Не чем-то отдельным. А совокупностью своих достоинств, хотя его недостатком, как мне кажется, была скорее излишняя жесткость. Несмотря на то, что все его речи были сдержанными, я понимал, что если мы вступим в дискуссию или спор, он холодно и быстро поставит меня на место. Он не стал бы доказывать свое мнение, но придержать коней и остудить пыл парой слов он мог беспрепятственно. Я искренне был уверен, что последнее слово в любом случае останется за ним, а потому даже и не пытался затрагивать какие-то особенно спорные темы.
Да, мы вели с ним беседы. Наших встреч, настоящих встреч, было несколько. И все они приносили удовольствие. Поверьте, постельные утехи не так важны, если вам буквально не о чем разговаривать. А вот если темы не иссякают, и каждая беседа представляет интерес, это уже что-то да значит. Найти достойного человека, с которым приятно провести досуг, это большая удача. Моя удача. А потому я благодарен за возможность познакомиться с таким человеком.
Вся эта история, связанная с Уильямом Холтом, уже изначально была нечистой. Между ними действительно было что-то особенное, что-то откровенное, но, мне кажется, я скорее не захотел заметить, нежели правда не обратил внимание. Они ходили под руку, иной раз едва ли не целовались, совершенно не думая о людях вокруг. Собственно, эти люди ничего и не стоили, а потому не было причин задумываться об их мнении. Джонатан не был ни своим, ни чужим. Он был и близким, и далеким одновременно. Его нельзя было принять за какого-нибудь лорда, но и за простого он бы не сошел. Холт рядом с ним был как тень. Своенравный, напоминавший хищную птицу с мертвой хваткой. Он точно знал, что Уорренрайт ему принадлежал, и не собирался его ни с кем делить. Это я понял только уже после окончания всей истории.
То, какой оборот приняло дело, когда выяснилось, что мои отношения с Джонатаном не были слишком близкими, меня озадачило. В первую очередь, в подобные силы и влияние Холта было трудно поверить, но факт оставался фактом. И слову Уорренрайта я верил.