С одной стороны мне было безудержно жаль, но с другой, я расценил все это, как урок и как благословение, ведь теперь я был знаком с таким человеком. В моем возрасте уже не страдают по несчастной любви. Я же хотел найти в этом что-то хорошее. Нашел, но ощущение неприкаянности поселилось во мне вновь.
Люди в моей жизни были, как якоря. Державшие меня дома, в родной Англии, когда все во мне могло жить и существовать только на войне. В какой-то момент я был готов признать, что война и правда никогда не заканчивается.
Но она закончилась, пока не началась новая, настоящая, в 1914 году. Но до этого момента я больше не принимал участие в военных действиях. Около года после того, как Уильям Холт и Джонатан покинули Лондон навсегда, я жил в ожидании чего-то неясного. В непонятном мне ожидании, честно говоря, ведь я сам лично ничего не ожидал. Скорее, так распорядилась жизнь. Все шло абсолютно своим чередом, ничего не менялось и не могло измениться, ведь старая добрая Англия была совершенно закостенелой и традиционной, очень консервативной, несмотря на то, что промышленность шла вперед.
Она появилась в моей жизни случайно. Мы просто кормили уток в Кенсингтонских садах хлебными крошками и разговорились о том, что стоял душистый аромат цветов, и что у нее была красивая лента в волосах. Ничего сложного, ничего приукрашенного. Ей было за тридцать и ее муж четыре года назад умер от лихорадки. И она каждый день с марта по октябрь приходила кормить уток, потому что ей нравилось на них смотреть. Она любила сладкие десерты и любила по-мужски сидеть в седле, о чем я узнал через полгода после нашего знакомства. Она была доброй и очень воинственной, если кто-то пытался сказать ей слово поперек, ссылаясь на то, что она женщина. Она была человеком нового времени, и это восхищало.
Поженились мы через два года после знакомства. Тихо и скромно. А еще через два она родила мне сына. Едва ли был хотя бы один день, когда я не вспоминал своего давнего знакомого, который стал для меня в чем-то примером, а в чем-то так и остался непонятным, но чертовски интересным человеком. Я рассказывал жене о Джонатане, об интересных вещах, которые он говорил, и об идеях, в которые верил. Он оставил в моей душе глубокий след.
Но как бы ни хотелось обернуться в прошлое, вновь прикоснуться к утраченному, послать весточку и попытаться найти того, кто не хотел, чтобы его нашли, стоит успокоиться, глубоко вздохнуть и идти вперед. Не оборачиваясь, не останавливаясь, не испытывая страха. И ценить все то, что ты имеешь сейчас. И быть за это благодарным.
========== Дневник Уильяма Холта: «Все дороги ведут в…» ==========
Мы покинули Лондон. Этот день все-таки наступил. Все вещи были собраны и отправлены заранее: одежда, картины, книги. Мы забрали много всего, что было мне дорого, но также много всего и оставили, ведь невозможно упаковать всю свою жизнь в коробки и перевезти в другую страну. Это было не только сложно, но, пожалуй, не нужно. Мы собирались начать новую, ничем не испачканную, не испорченную.
В одной из глав «Любви и Смерти» я уже рассказывал, как можно было добраться до Парижа на поезде, сперва переправишись на материк, а потому не буду углубляться в данный вопрос.
В последний раз мы были в Париже четыре года назад, когда наш роман только начинался, когда мы еще даже не признались друг другу в любви. То пребывание во Франции запомнилось мне убийством Джонатана, круговертью маскарада и роскошью Гарнье. И тогда я не знал, на сколько мы прощались со столицей Революции.
Париж нас встретил ливнем и духотой. Но полностью затянутое небо дало нам возможность беспрепятственно доехать до отеля, в котором предстояло пробыть не меньше нескольких месяцев, пока мы точно не будем уверены, в каком из домов хотели бы жить. Все наши вещи должны были храниться на портовом складе — нам должно было лишь оплачивать аренду места.
Мы, как и в прошлый раз, заселились в отель на проспекте Оперы, который окнами выходил на Дворец Гарнье. Жить близко к Национальной Академии Музыки, нескольким вокзалам и историческому центру было не просто удобно, но еще и приятно. Селиться в Сен-Жармен не хотелось — слишком много аристократов и особняков, в то время как девятый округ был ничем не хуже, но куда тише и спокойнее. А еще я планировал ходить в театр не меньше нескольких раз в неделю, что было особенно удобно.
Первым делом после заселения, мы приняли ванну и заказали французские десерты в номер. Дело клонилось уже к вечеру, когда мы сидели на балкончике, пили белое и розовое вино и по-настоящему наслаждались заварным кремом, пирожными и выпечкой. Я уже говорил, что вампирам нет нужды питаться человеческой едой, но это особое удовольствие в моменте. Только представьте: летний теплый, но свежий ветер колышет тюль, вы сидите в ажурных креслах на балконе с любимым человеком, на столике стоят несколько бокалов с изысканным вином, а перед вами открывается прекрасный вид на роскошный оперный театр, в то время как солнце клонится к горизонту и небо окрашивается в золотисто-розовые тона.
Я почувствовал такую легкость, такое ощущение свободы и правильности, оказавшись в Париже и оставив Англию, холодную Англию, позади. Холодную не погодой, а своим отношением, своей чопорностью. Рядом с Джонатаном в том самом моменте я был абсолютно счастлив.
Впервые за очень долгое время мы, наконец, занимались любовью. Прошло действительно много времени, прежде чем меня допустили ближе к телу, когда недоверие было исчерпано.
Впереди нас ожидал изысканный полночный ужин в ресторане отеля. Я с удовольствием взял лобстеров и других морских гадов. При человеческой жизни я предпочитал питаться именно таким образом. Дорого, знаю.
Джонатан был доволен нашим выбором места жительства. Он обучился французскому и практиковал его, как мог, заказывая еду, разговаривая с лавочниками и даже заводя разговоры с французами в парках, когда ближе к ночи нам попадались интересные личности.
В первые месяцы мы по большей части ходили на долгие прогулки, думали, куда лучше стоило вложить деньги, искали дом, и, в конечном итоге, выбрали особняк неподалеку от парка Бют-Шомон. Дом был небольшой, чем-то похожий на Люксембургский дворец. Мы часто гуляли в парке, равно как и ходили в оперу, на музыкальные вечера, и я даже решил стать слушателем курсов в консерватории, ведь я был всего лишь скрипач-любитель, и мне хотелось продвинуться в этом как можно дальше.
Наша жизнь стала спокойной, полной стремлений. Мы наблюдали за миром, за цивилизацией. Как менялась мода, как шел вперед технический прогресс.
Помню наводнение 1910 года! Это было нечто, когда Сена вышла из берегов и до Эйфелевой башни можно было добраться разве что на лодке.
Почти пятнадцать лет мы прожили в Париже, как я уже рассказывал, до Первой Мировой Войны. Подобные конфликты нас не пугали, но сильно усложняли жизнь, а потому было принято решение перебраться в Швейцарию, пока все не успокоится. Мы рассматривали вариант переезда в Испанию, но ни Джонатан, ни я не говорили на испанском языке, да и жизнь в федерации, пусть и заключенной между Францией, Германией и Италией, которые были друг к другу враждебно настроены, казалась нам чуть более приемлемой.
Мы стали жить в крошечной деревушке Сольо. Там просто невероятные горные пейзажи! В то время как верхушки гор полны снега, на склонах холмов распускаются дикие цветы. Из всех достопримечательностей там находится только колокольня, но мы хотели сбежать от войны в тихую глушь, чтобы пребывать в мире и покое, даже если это должно было продлиться с дюжину лет. Время нас не заботило, а потому мы не просто сняли дом, мы его купили. Хозяин уже был совсем стар, а потому собирался перебраться в соседний город к детям.
Если бы не итальянская военная вовлеченность, я более чем уверен, что мы бы перебрались жить в Тоскану. Но вышло как вышло, и я нисколько не сожалею.
Вернулись в Париж мы только после зимы 1919 года, когда война уже закончилась и в марте началось первое цветение. Дом нас ждал в целости и сохранности, но с вековым слоем пыли. Многие ценности мы забрали с собой, а некоторую часть оставили, спрятав в подвал, куда было не так-то просто попасть.