И с того дня вплоть до 1-го сентября 1939 года мы жили и работали во Франции. Я устроился юристом и выиграл немало дел, стоит сказать. В свободное от всего время занимался музыкой и научными экспериментами. А Джонатан решительно осваивал экономический рынок, вкладывал деньги и интересовался новыми изобретениями.
Время Второй Мировой Войны мы вновь провели в Сольо, ведь дом как был, так и остался за нами. Страшные события тех лет не хочется вспоминать. Пусть мы и были в отдалении, пусть война обходила нас так или иначе стороной, это было самое невозможное и жестокое, что можно было только представить. Меня все те годы не покидало чувство, что я тоже должен был вступить в ряды солдат, воюющих против фашистской Германии, но Джонатан меня не только отговаривал, а всячески пытался объяснить, что даже если я был человеком, даже если я бессмертен, хотя взрыв бомбы убил бы и меня, если можешь — не ввязывайся.
С одной стороны: моральные принципы, чувство долга и невозможность смотреть на столь невероятную и жуткую несправедливость, от которой внутри все сжимается и обливается кровью, но с другой: понимание, что это не наша война. И я объясню почему.
Я родился в 1872 году. И на момент начала Второй Мировой Войны мне было бы уже шестьдесят семь лет. Родились уже два поколения, и мне не было места в той войне. Дитя второй половины XIX века, который увидело весь ужас середины двадцатого, кто уже больше тридцати пяти лет не был человеком в полном смысле этого слова, не должен был становиться частью конфликта. По крайней мере, подобными словами оперировал Джонатан, и я долго не соглашался, гнул свою линию, но ему пришлось мне доходчиво объяснять, что он не был готов меня потерять только из-за прихоти моего резко проснувшегося честолюбия и чувства долга. Это надолго усмирило мой пыл.
После возвращения обратно, мы стали путешествовать. Ездили по всей Европе и даже востоку. На самом деле, было достаточно любопытно посмотреть на Стамбул в современности. Всю вторую половину века мы ездили по миру, смотрели, как живут другие люди и думали, куда стоило вкладывать деньги. Это будет звучать, возможно, нелепо, но мы умудрились купить даже акции некоторых американских корпораций, а именно Apple Inc., и, что забавно, сперва эти вложения были достаточно убыточными, но прошло много лет и мы получили поразительные дивиденды. Стыдно сказать, насколько поразительные.
Знаете, достаточно сложно занимать себя больше века. Придумывать занятия, искать новые возможности досуга. Хотя все в мире стало куда разнообразнее, и теперь мы могли кататься по выходным в Диснейлэнд или летать в Россию, чтобы сходить на балет.
Я стал заниматься уже далеко не только музыкой, но и танцами. Моя физическая форма уже не могла измениться, но я был выносливым, сильным и мог очень долго совершенствовать свое мастерство. А потому я усиленно занялся именно сперва классическим, а потом и другими видами танца, но, правда, занимался я исключительно с личным преподавателем в то время, когда мне было удобно. Но платили мы достаточно.
Один из плюсов вечной жизни — у тебя достаточно времени, чтобы попробовать все и овладеть самыми различными профессиями. Джонатан, который увлекся в свое время рынком и финансами, теперь же постигал грани театрального искусства, чтобы потом вложиться в проект и поставить свой собственный на сцене Гарнье. Как вы знаете, ему это удалось!
Мы прожили так много времени во Франции, что решили на некоторое время оставить дом и вернуться в Лондон, чтобы посмотреть его заново. Честно говоря, мы были там всего один раз после Второй Мировой, чтобы оценить, что стало с ним, а потом вскоре вернулись обратно. Но был план найти квартирку на Глочестер-плейс и задержаться на пару месяцев, чтобы изучить Великобританию, которая колоссально изменилась за эти годы.
Мы поселились в том же самом доме, который восстановили после пожара, где была совсем другая хозяйка, совершенно другая квартира. Что интересно, камин в ней все-таки сохранился, что так или иначе возвращало мысли на более чем век назад.
Но спустя некоторое время, прогуливаясь в ночи по набережной Темзы со стаканом флэт-уайта, мы с Джонатаном пришли к одной идее, что стоило бы навестить то место, куда мы даже в разговорах старались на возвращаться. Если все дороги у обычного человека ведут в Рим, то наши дороги всегда вели в Куртя-де-Арджеш.
— И когда мы отправимся? — спросил я, смотря на супруга с улыбкой.
Джонатан ненадолго задумался, молча смотря на огни большого города, а потом ответил, приобняв меня за плечо:
— Завтра, душа моя, завтра.
========== Дневник Уильяма Холта: «Куртя-де-Арджеш» ==========
Буря бушевала долго. Всю ночь и утро мы провели в номере отеля, смотря на гнущиеся под ветром деревья, заливающий тротуары ливень и всполохи молний на небе, сплошь затянутом черными тучами. Я не привык доверять прогнозам погоды, но в этот раз мой телефон исправно показывал, что дождь не закончится в течение нескольких дней. Оставалось надеяться, что гроза поутихнет, и мы все-таки двинемся дальше в путь. Как я уже говорил, брать машину было небезопасно, а поездка на поезде заняла и так слишком много времени. Оставалось разве что два варианта: отправиться на рейсовом автобусе или дойти пешком. До Куртя-де-Арджеш можно было беспрепятственно добраться на своих двоих за восемь часов. Но вопрос был не столько во времени, сколько в комфорте, ведь если непогода стояла так долго, то какова вероятность, что нас не настигнет потоп в середине пути из-за резко выпавших осадков?
Таким образом мы задержались в Питешти аж на два дня, когда дождь перестал и выглянуло солнце, пускай и очень застенчиво. Взяв билеты на вечерний автобус, который должен был быстро домчаться до города, мы остались ждать. И выехали в сторону родного города Джонатана в десятом часу. К половине одиннадцатого уже были там.
Бывшая столица княжества Валахия действительно изменилась. Я помнил это место совсем другим. Если вы сейчас решитесь отправиться в туристическое путешествие и захотите заскочить в это место, то знайте, что из достопримечательностей здесь находятся разве что церкви, разрушенный княжеский двор и железнодорожный вокзал. Несколько церквей появились уже несколько веков спустя после того, как я умер, так что было на что взглянуть, но эти постройки меня не то чтобы впечатлили, равно как и Джонатана.
Мы помнили обычное поселение сплошь из деревянных домов на берегу реки, княжеский дворец, построенный в XIV веке и православную старейшую церковь св. Николая. Ходить, рассматривая изменившийся и некогда бывший совершенно другим твой родной город, наверное, было по меньшей мере странно. Я, все время оборачиваясь на Уорренрайта, пытался понять, о чем он думал. Но проще было спросить.
— Скажи, какого это, видеть, как изменился Куртя-де-Арджеш?
Он некоторое время молчал, но потом все-таки ответил:
— Я бы сказал, что больно, но это не так.
— Почему? — Меня несколько разобрало удивление.
— Со временем ты принимаешь как данность, что все меняется. Ты ведь видел свой Лондон. Тебе было больно?
— Нет, — я вдумчиво ответил. — Потому что он стал лучше. Красивее. Совершеннее.
— В этом и дело, — Джон присел на скамейку и вытянул ноги. Его белые кроссовки превратились во что-то несусветное. — Что все меняется. И меняется к лучшему на самом деле.
— Всё ли? — Присев рядом, я повторил его движение.
— Главное увидеть это лучшее. Тебя казнили на этой самой площади. Сейчас здесь стоят скамейки, люди отдыхают, читают, дышат свежим воздухом.
— Прямо здесь… — я обвел глазами это место.
— А теперь никому и в голову не придет повесить юношу за колдовство. Конечно, у людей сейчас другие пороки и судят совсем за другое, но и это не может не радовать.
Мы сидели и просто смотрели на проходящих мимо людей, думающих о чем-то своем. Могли ли эти люди, румыны, что жили здесь всего ничего, представить, что рядом с ними сидящий на лавке человек в джинсах и белых кроссовках — тот, кто раньше правил всем этим княжеством. Такие вещи иной раз просто не укладываются в голове.