- Папа! Где ты? Джошуа Сибрук! Возвращайся домой.
Я стал на колени рядом с мешком соломы, на котором лежал мой пес, и потрепал его по голове. Он провел своим розовым языком по моим пальцам и бешено заработал хвостом, но встать и не пытался.
- Что с тобой? - спросил я его. - Попал в ловушку?
Я осмотрел его лапы, но не заметил никаких следов ловушки. От него исходил какой-то противный запах, а на коже виднелись два или три пореза.
- Оставь собаку в покое, - послышался голос за моей спиной, и я, не вставая с колен, повернулся и увидел странного человека. Ничего подобного в жизни я не встречал. Даже сознание того, что это Джошуа Сибрук, чья дочь отчаянно искала его на заднем дворе, в то время как он вошел с крыльца, даже понимание того, что передо мной ученый и друг Натаниэля Горе, - ничто не могло сдержать мурашек, пробежавших у меня по спине. Голова его удивительно походила на череп, кожа на всем теле выглядела как старый иссушенный пергамент. Из бурых отверстий, неимоверно глубоко ввалившихся под белыми бровями, глядели два черных глаза, и когда он повторял свой приказ оставить собаку в покое, тонкие черноватые губы обнажили длинные желтые зубы. Я некоторое время не мог отвести взгляд от его лица, затем встал на ноги, да так неуклюже, что мой железный каблук громыхнул по кирпичному полу, и я протянул руку, чтобы опереться о стену.
- Ваша дочь пригласила меня войти. Это мой пес, Квинс. Я потерял его. Я очень благодарен, что вы ухаживали за ним. Из всего сказанного его затронули только слова "ваша дочь".
- Моя дочь? Где она? Убирайтесь от собаки, молодой человек. С ней плохо обошлись, и ее поведение может быть неожиданным.
- Я скажу вашей дочери, что вы вернулись, - сказал я и направился к двери.
Линда вбежала, легко, как ласточка.
- Ты заставил меня волноваться, - задыхаясь, произнесла она. - Почему ты уходишь вот так, стоит мне оставить тебя на какой-то час?
- Кто этот молодой человек? Еще один деревенский мужлан пристал к собаке?
- О нет, отец. Это его собака, он потерял ее. Это Филипп Оленшоу, сын сэра Джона.
- Сэр Джон Талбот очень способный человек, - начал старик, серьезно глядя на меня. - Очень способный. Но он не может убедить людей в том, что речная вода - источник инфекции, и я тоже не могу. И пока они пьют ее, со всей этой грязью от стоков и кладбищ, они не избавятся от чумы. Передавайте мой сердечный привет сэру Джону, молодой человек, и скажите, что я пришлю ему новую порцию бальзама, как только распустится целебная трава. Как его глаза?
Я беспомощно посмотрел на Линду. Она взяла старика за тощую руку и отвела в сторону. Свободной рукой она подняла корзину.
- Иди в свою комнату, папа, и разбери все, что я принесла тебе. - Она обращалась с ним, как с ребенком.
Линда увела его, а я снова повернулся к Квинсу.
- Простите, - сказала она, появляясь в дверях. - Его разум не слишком ясен. Думаю, что эта история с собакой немного расстроила его. Любое проявление насилия выводит его из равновесия. В свое время его самого много преследовали.
- Где и как вы нашли собаку?
- Несколько деревенских мальчишек мучили ее, и отец пришел бедняге на помощь. Насилие расстраивает, но не пугает его. Бедный Квинс, у него внутренние повреждения, изо рта текла кровь, но отец напоил его белком, и кровотечение прекратилось. Через день-другой он будет совершенно здоров.
- Я глубоко вам признателен. Надеюсь, что мне еще представится случай выразить благодарность вашему отцу. Послезавтра я зайду посмотреть, можно ли забрать собаку.
- К тому времени отец придет в себя. Может, вы заглянете на обед и отведаете нашей чудной говядины.
Она проводила меня до самой калитки, и, дойдя до поворота дорожки, скрывающего из поля зрения силуэт дома, я обернулся и увидел девушку, закинувшую назад голову и глядевшую в небо. Чудесное, восхитительное, утонченное существо! Сколько же времени должно еще пройти до того момента, как из-под плаща сэра Великолепного высунется уродливое копыто сатира? Как скоро ты поймешь, что за всякое благодеяние надо платить? Следующие двадцать четыре часа я не мог думать ни о чем, кроме домика на краю леса, и в назначенный час, чисто вымытый, в парадном одеянии, предстал перед знакомым домом. Внутри послышалось шарканье ног, и не успела дверь отвориться, как Квинс бросился на меня, виляя хвостом. С него смыли вонючую мазь, шерстка его была пушистой. Он вился у меня под ногами, пока я проходил в дом, а когда я сел, то расположился рядом, положив морду мне на колени.
- Теперь абсолютно ясно, чья это собака, - сказал отец Линды, - так же как нет сомнения в том, чей вы сын, хотя я не сразу это понял, увидев вас на днях. Простите меня за эту оплошность. У меня так много забот.
Никогда раньше мне не приходилось сталкиваться со столь просвещенным человеком. Я сразу же забыл о его внешности, как только он начал говорить. Мистер Сибрук обладал очень редким для ученого качеством: он верил, что имеет дело с равным по уму и знаниям собеседником. Он никого не наставлял, по крайней мере, сознательно, при этом даже самый необразованный человек чему-то научился бы после общения с ним.
В первый вечер нашего знакомства он рассказывал об эпидемии чумы, которая охватила Лондон двенадцать лет назад, и о том, как его преследовали за то, что он утверждал в своей публикации, напечатанной за его собственный счет, что тела умерших должны сжигаться, вместе с дворами, в которых зарождалась болезнь.
Мне были интересны его речи. Он открыл передо мной мир, который отличался от Маршалси, равно как и от моих книжных фантазий. Он описал мне Лондон, его три части: Лондон - законодатель мод с роскошными леди и джентльменами, город интриг и власти, игры, масок и любовных похождений; Лондон трущоб и двориков, в которых грязь и нищета стали рассадником преступности, жестокости и отчаяния; и, наконец, Лондон ученых, где пытливые умы все подвергали сомнению и иногда находили неожиданные ответы на свои вопросы. О монархе он отзывался весьма почтительно. "Многогранный человек, - говорил старик. Личность с чувством юмора и обладатель более просвещенного ума, чем те, кто его окружает. Медицина и наука обязаны ему гораздо большим, чем многие полагают, а его влияние на развитие искусства - это урожай, который предстоит собирать целому поколению.
Только профан мог не испытать гордости от визита в домик у леса, но я, разумеется, приходил туда с особой радостью, потому что там была Линда. Моя первая любовь. Я перебираю годы своей жизни, как мадам Луиз перебирала свои четки, и в каждом из них нахожу сотни видений этой женщины. Да, любовь моя, я видел тебя гордой и красивой, пристыженной и усталой, истощенной и больной. Но я, который всегда стремился к тебе, до сих пор не могу понять, что за власть ты имела надо мной. У тебя были недостатки, моя дорогая. Упряма и тщеславна, в чем-то невероятно глупа, слаба там, где требовалась сила, и в то же время достаточно сильна, чтобы сносить постоянные уколы судьбы, ласковая там, где нужно было огрызаться, и жестокая к тем, кто благоговел перед тобой. И все это ты, Линда, любовь моя.
И вот теперь нити моего повествования запутались окончательно. Я, подобно неопытному вознице, пытался вести упряжку из шести лошадей равномерно и плавно. Я должен был упомянуть об Эли и о Сибруке, о себе, своем отце и Линде. Сначала, думая о Линде и моем отце, наблюдая, как украдкой из имения в дом Мэдж выносились куски туши, мед, мешки муки, я испытывал чувство жалости к ней и глубокую ненависть и презрение к нему. Но после того, как я узнал ее, и сам начал барахтаться в путах любви, моя жалость приобрела привкус злости, а к ненависти и презрению стал примешиваться неизбежный оттенок ревности и зависти. Он начал брать ее с собой на прогулки верхом. В те летние вечера, когда пчелы хмелели от резкого аромата цветения, когда дикие розы рдели на изгородях и весь мир казался охваченным порывом желания и нежности, отец выходил из-за обеденного стола в пять часов и мчался на лошади в Хантер Вуд. В такие вечера я уединялся в доме, пытаясь воспротивиться мучениям, причиняемым божественной природой, и сосредоточиться на каком-либо увесистом томе или трогательной истории, чтобы не видеть, как они вдвоем скачут по зеленым лугам, и не представлять себе, какие низменные желания пробуждало в нем ее тело.