Линда была без гроша в кармане, у Эли, конечно, кое-что имелось. Он работал всю жизнь и обеспечивал себя сам, но ему так и не удалось ничего скопить. Кезия, однако, была довольно состоятельна. Она когда-то служила экономкой у одного богатого чудаковатого купца. После его смерти она обнаружила, что еще десять лет назад он завещал ей дом на Ладгейт Хилл, свою контору на Бред-стрит и еще две тысячи фунтов в придачу. Помещение на Бред-стрит она продала, и как только приняла решение разделить судьбу брата, распорядилась недвижимостью на Ладгейт Хилл, продав ее какому-то издателю. Она распоряжалась собственными доходами, равно как и денежными делами Линды и Эли, и какое-то время пребывала в заблуждении, что это дает ей власть над братом. Но Эли, искушенный в писаниях святого Павла, знал, что мужчина создан по образу и подобию Божьему, в то время как женщина была сотворена позже, и ей Господь всемогущий определил участь прислуги, а не хозяина. Позже, когда Кезия поняла позицию своего брата, она стала вымещать горечь этого унизительного открытия на любой особе женского пола, которой доводилось попасть ей под руку. Но пока все дела Кезия вершила сама, развлекаясь разговорами о правах собственности и деньгах, внушая издателю, что она уже твердо решила продать дом, но не окончательно еще остановила выбор на нем как на покупателе.
Натаниэль Горе, конечно, не нуждался в деньгах, и он взял на себя хлопоты об обездоленном священнике и двух молодых рабочих, Хери Райте и Тиме Денди. Оливер Ломакс оказался состоятельным торговцем кожей, которого прельстил пуританский дух будущей колонии. С Ломаксом, вдовцом, воспитывавшим дочь, ехал его брат, пекарь по роду занятий, с женой и дочерью, все они благоговели перед Ломаксом, который, по всей видимости, ведал финансами. Я же получил деньги от отца, заключив более выгодную сделку, чем Эссо, продавший свое право наследования за тарелку вонючей похлебки. Я получил за это тысячу фунтов. Натаниэль, вернувшийся из длительного путешествия полный дерзких планов, был поражен, узнав о моем решении присоединиться к поселению. Я видел, что любопытство, которое было одной из его отличительных черт, не давало ему покоя.
- Но, Филипп, подумай о Маршалси. Как бы у тебя ни складывались отношения с отцом, земли поместья со временем станут твоими. Если ты не желаешь провести свою жизнь там, можешь назначить одного из младших братьев управляющим, а сам жить в Лондоне большую часть года.
- Я еду в Америку, - отрезал я.
- Ты уже говорил это. Но я не понимаю, почему. Это не забава. Это серьезное дело, а ты, кажется, принимаешь слишком необдуманное и поспешное решение. Ты ведь не думал об этом, когда мы беседовали с тобой за обедом в тот день.
- С тех пор многое изменилось.
Он хихикнул, его маленькие проницательные глаза метнули в мою сторону понимающий взгляд.
- Пара очаровательных глазок, правда, Филипп? Ах, я еще не настолько стар, чтобы забыть, в какое смятение они могут повергнуть. Но из-за них не стоит менять всю свою жизнь. Есть десятки других, не менее прелестных глазок, да еще и добрых маленьких сердечек, да благослови их всех Бог.
Болезненно ощущая свою незрелость, неповоротливость, худобу и - что хуже всего - ненавистный недуг, я не мог вынести мысль о том, что он смотрит на меня как на юношу, опьяненного любовной страстью. И я чопорно произнес:
- Мое решение никоим образом не связано с глазками, прелестными или нет. Неужели вы не понимаете, что земля, доставшаяся мне от отца, всегда будет отдавать горькими воспоминаниями!
- Да, я понимаю, - кивнул Натаниэль. - Но ты должен еще немного подумать. Жизнь на новом месте отнюдь не легка. Некоторое время, по крайней мере, там не будет места для таких джентльменов как ты. Несмотря на страдания, ты до сих пор все-таки жил в покое и достатке, у тебя был обеспеченный дом, слуги.
- Я сносный плотник, и, кроме того, могу помогать кузнецу, - ответил я. - Я сильнее, чем кажусь с виду. И хотя я не смогу пахать так, как Эли, все же намереваюсь запастись достаточными средствами, чтобы взять с собой одного-двух помощников. Энди Сили, - лучший работник в Маршалси после Эли. Он поедет со мной.
- И где же ты раздобудешь средства?
- Возьму у отца, где же еще?
- Он может не согласиться.
- Как бы не так. Видите ли, я собираюсь предложить ему сделку. Эссо продал свое право наследования за тарелку похлебки. Я же думаю преуспеть больше. Я хочу получить от него тысячу фунтов, и тогда пусть Чарльзу достается все остальное!
Натаниэль рассмеялся и больше не стал спорить.
Итак, я занял деньги на дорогу в Колчестер, и мне посчастливилось встретить человека, направлявшегося в Маршалси. Я доехал с ним до развилки, заплатил вознице и дальше продолжил путь пешком. Это была моя последняя прогулка к имению.
Стоял замечательный вечер, хранивший дневное тепло в сентябрьских сумерках. Шиповник в парке был усыпан бледно-розовыми плодами, некоторые листья уже были тронуты желтизной. Закат окропил облака розовыми и аметистовыми брызгами света: передо мной вырисовался дом моих предков, и где-то там находился человек, по вине которого я утратил Линду. Моя ненависть к нему не угасла и не смягчилась с годами. И когда я увидел его, сидевшего в зале с собакой у ног, с бутылкой на столе и пустым взглядом, и услышал его слова: "Ага, блудный сын, съел свой кусок и пришел за добавкой?", я не почувствовал себя нищим блудным сыном или юношей-калекой, столкнувшимся с надменной силой.
- Мне нужно поговорить с тобой, - начал я. - Я буду краток. Я точно знаю, насколько ты не переносишь моего присутствия, насколько стыдишься меня и жалеешь о том, что я появился на свет. Было время, когда твое отношение ко мне глубоко ранило меня, в настоящее время оно мне абсолютно безразлично, но я хочу извлечь из этого свою выгоду. Я собираюсь уехать в Америку и никогда не вернусь. Я не буду претендовать ни на твое состояние, ни на твой титул: так что для тебя и всех остальных я ухожу из жизни. Но для этого мне нужна определенная сумма денег, которую ты обязан мне дать.
- Полегче там с обязанностями, мальчик. Не забывай, с кем говоришь.
- Я говорю с человеком, который может дать мне деньги, - твердо заявил я. - Ну, так каков будет твой ответ?
- Мне нужно подумать. Ради Чарльза - он теперь стал славным мальчуганом - едва стал на ножки, а уже умеет обращаться с оружием и верхом ездит, как заправский жокей, - ради Чарльза, я бы дал тебе то, что ты просишь. Но как я могу быть уверен, что денежки не уйдут, а ты не приплетешься сюда с требованием вернуть тебе твои права? Твоя мать была хитрой штучкой... и...
Он посмотрел на меня застывшим взглядом своих узеньких глаз пьяницы, который еще не достиг блаженного состояния, облизнул губы, будто хотел что-то добавить, но осекся.
- Сюда вряд ли можно привлекать правосудие, не так ли? Ты должен довериться мне. По крайней мере, я могу заверить тебя, что направляюсь в Америку, где, говорят, так много опасностей. И я никогда в жизни не вернусь в Маршалси. Дай мне тысячу фунтов и считай, что ты уже заплатил за мои похороны. Это ведь должно доставить тебе удовольствие.
- И Чарльз станет наследником?
- Да, Чарльз станет твоим наследником.
- И ты можешь расписаться в этом?
- Несомненно.
И я изложил в самых высокопарных выражениях, на которые был способен, что обязуюсь никогда не предъявлять права на владения моего отца взамен на тысячу фунтов, выданных мне двенадцатого сентября 1687 года, что я никогда не буду оспаривать право собственности моего брата и его фамильный титул и что никогда не потревожу его своим появлением. Затем под диктовку отца я написал два письма в лондонские торговые дома, где отец хранил деньги, с просьбой безотлагательно выдать Филиппу Оленшоу по пятьсот фунтов. Он подписал и адресовал письма сам, держа перо, как будто это было раскаленное на огне копье.
- Дешево отделался, - отметил я, складывая письма, чтобы уложить их в карман, и швырнул ему на стол свою расписку.
Отец снова отхлебнул - он делал это время от времени в течение всего нашего разговора - и посмотрел на меня мутными глазами.