Ей было тридцать девять лет, но она чувствовала, как углубляется дыра внутри нее, словно ей было всего-то двадцать или меньше. Тот самый подходящий возраст для депрессивного состояния, панических атак, суицидальных мыслей, желания уехать одним днем куда-то в горы и кричать, кричать, кричать, пока не порвутся голосовые связки.
Ее мучали бессонницы, она буквально жила на антидепрессантах и снотворных.
Катя была дома, но Вера всегда была одна. Всегда.
У нее не было никого, с кем ей так хотелось делиться своими переживаниями. Переживаниями, посеянными расставанием с мужем.
Он был ее единственной опорой, но он ушел. Ушел, и оставил ее одну с ребенком, который, как ни странно, не спасал ее от одиночества, а лишь наоборот угнетал ее положение.
Все эти четырнадцать лет были слабо окрашены радужными моментами в их семейной жизни. Было ли это действительно так, трудно сказать, ведь с тех самых пор, как она осталась одна с Катей, она уже не могла мыслить позитивно: любая неудача переносилась тяжело, она принимала слишком близко к сердцу даже малейшие пустяки.
Не стоит кричать: « Быть того не может! В жизни рано или поздно таки наступает светлая сторона! Даже для самых глубоко депрессивных людей!».
И с этим тоже спорить нельзя, это правда.
Светлая сторона в жизни Веры была.
Но ее нога на нее не ступала.
2.
- Катя! Катя, вылезай ты уже из ванной, я завтрак приготовила, в школу опоздаешь! - С небольшими паузами прокричала Вера так, чтобы дочь услышала ее из кухни. Кричать для Веры было трудной задачей - голос у нее всегда был тихий, будто связки ее - расстроенное фортепиано, у которого работает лишь педаль, продвигающая все молоточки к струнам, тем самым уменьшая силу удара.
Голос у нее был словно легкое дуновение ветра в знойный летний день: чистый и мягкий. Особенно красив был ее шепот.
Дочь не отозвалась, но вошла в кухню скоро: нарочно шаркая тапками, прекрасно зная, как этот звук раздражал чуткий слух ее матери.
- Катя, - укоризненно выдохнула Вера, снимая сковороду с плиты и ставя ее на деревянную подставку на столе.
- Ма, - ответила ей дочь, садясь на стул. Увидев перед собой сковороду с едой, она изогнула бровь. - Это чё?
Вера подошла и раскрыла шторы, впуская утренний свет в комнату.
- Это твой завтрак.
- Нет, - резко ответила девочка, - это что?
- Перестань, - устало выдохнула Вера, садясь справа от Кати. - Это яичница.
- Я вижу. Ма, она жарилась в литре масла, да еще и с солью, наверняка, - отрывисто отчеканила девушка, отодвигая сковороду, обжигаясь, но не показывая реакцию: обиделась же.
Вера закатила глаза.
- Катя, ну какая тебе диета, ну что это такое, я же старалась, я же...
- Как будто ты не знаешь! - Она всплеснула руками.
- Я прошу, давай хотя бы это утро проведем спокойно, - она подняла на нее мутно-зеленые глаза, приготовившись пить чай.
Катя угрюмо ковырялась вилкой в яичнице, будто нарочно хотела ее испортить пищу, но не столь в отместку, - невинной по сути, - матери, сколь ради собственного морального удовольствия. Тем не менее, рот ее уже переполнялся слюной, а глаза жадно разглядывали жидкие желтки и блестящие белки.
- Вон, я же перец специально добавила болгарский, овощи, разве не диета? - Мать отпила чай, не сводя глаз с дочери.
Она промолчала.
- Хотя бы чай попей.
- Чай буду, - ответила она резко.
Вера покачала головой.
После некоторого времени, когда Катя уже допила чай и кинула последний унылый взгляд на уже остывшую яичницу с затвердевшими желтками, она спросила:
- Ты сегодня как долго на работе будешь?
Вера пожала плечами.
- Не знаю. А что такое?
Катя не смотрела на нее.
- Да так... Я же ключи беру?
- А ты не пойдешь к репетитору сегодня? - Удивилась женщина.
- Сегодня Геннадий Сергеевич не может, он просил передать, - заведя руку за спину, девчонка скрестила пальцами.
Вера хмыкнула, опустив глаза в стакан: зеленого чая осталось пару глотков.
Геннадий Сергеевич, мужчина лет пятидесяти, был хорошим знакомым Веры: он преподавал русский язык в университете и писал научную работу, которая помогла бы ему стать заведующим кафедрой. Он был человеком практичным и пунктуальным, вряд ли бы он отменил занятие без веской причины.
Но расспрашивать дочь Вера не стала, она понимала, что это может привести к очередной ссоре и решила догадываться самой, на работе.
Вера обычно не требовала объяснений, не докапывалась до сути и сама не была прямолинейной. Не в ее характере было уличать кого-то во лжи, если только эта ложь никак не вредила ей самой.
Да и в последнее время поведение Кати было достаточно странным, чтобы заподозрить что-то неладное. Вера не догадывалась, что та частенько привирает - это было понятно само по себе.