Дитя же взирает снизу вверх с восхищенным любопытством, и в чудесных глазах цвета речного льда и зимнего неба Тодо видит красные нити, что пронизывают бытие, рождая, поддерживая, уничтожая в вечном круговороте. Расползается бесцветное пятно по скуле, стекает по шее, словно чье-то нечаянное прикосновение. Точены черты доставшейся от матери резкостью.
А на лице княгини, что держит сына за руку, проступает волнение, тщательно скрываемое под маской отстраненной вежливости. Лисенок предательски выглядывает из-под детского воротничка. Любимая игрушка, взятая тайком, хоть был наказ не брать.
Нельзя.
Хлесткое слово.
Нельзя.
Выносить за пределы покоев, демонстрировать миру.
Нельзя.
Иметь детство. У Вестников детства не было, а у Богов его вовсе быть не может.
Звонкий удар кнута доносится со двора трескучим эхом. Ходят мускулы под кожей. Ржет могучий гнедой жеребец, встав на дыбы. Удерживаемый под поводья, лягается. Не желает покориться, но покориться – его удел.
Тодо же наклоняется. Ловит вздрагивание женщины, что кое-как сдерживается, чтобы не ринуться, не заслонить сына, не откинуть мужскую руку, которая вдруг аккуратно заправляет лапку тряпичного лисенка.
– Могу ли я сопроводить вас, госпожа? – спрашивает вкрадчиво-робко учитель и добавляет, вкладывая всю искренность в надежде, что ей внемлют. – Я бы хотел обсудить с вами обучение юного господина. Вы, как мать, знаете его лучше и наверняка сможете помочь мне советом.
Служанки – две верные тени за женской спиной. Белесое облачко прерванного дыхания. А в воздухе витают предвестники весны, задерживаясь солнцем по вечерам чуть дольше. Опасение в синих глазах княгини несколько притупляется. Иссу, пусть молодые уста не повторяют за устами мужа.
– Как вам будет угодно.
– Матушка, кто это? – лепечет дитя. И распахивает глаза шире, когда Тодо вновь улыбается.
– Если госпожа позволит, то я буду вашим учителем, юный господин.
В сумерках столица распускается дивным цветком. Инкрустированы лепестки самоцветами, отделаны сусальными нитями. Дурман пышности и богатства. Весь цвет зари, пролившийся пламенной росой.
Изысканно величие поместий знати, возвышенна строгость храмов. Вереницы паланкинов и повозок текут по улицам, собираются толпы – рябит в глазах от узора одежд. Шум торговых рядов и укромные островки чайных домов. Развеваются флажки театров, порочны фонари красных кварталов. А за всей этой красой отрава нищих окраин.
Столица никогда не спит, как не спит и императорский дворец, помнящий еще Старшего Наместника, Иль’Кина. Сулит двор многое гостям. Влечет, точно огонек – мотыльков, гладкостью шелков, великолепием украшений и праздным бытием, прежде чем поймать в капкан, раскрошить на зубах, проглотить, не подавившись. Пузырек яда в рукаве, кинжал за поясом, иглы заколок, шипы колец.
Острее только языки самих придворных. Лелеющие, препарирующие, превозносящие, уничтожающие. Скользят змеи по плитам. Обвивают колоны, прячутся на высоких сводчатых потолках. И у главной змеи самые хитрые глаза – желтые, словно топазы.
– Ваше императорское величество, – кланяется князь. Герб оленя на спине. – Долгих вам лет правления. Да озарят предки ваше будущее, уберегут от невзгод.
Стражи выстроились шеренгами вдоль стен – грозные тени. Еще по два Стража по обе руки от князя и за его спиной. Покоятся ладони на эфесах мечей и древках копий.
Но князь чует их страх. Непроизвольная реакция на его запах, на его движения, на любое его проявление. Шепчутся придворные. Восхищение, трепет, презрение. Не утаить за веерами. Трескаются выражения доброжелательности, выступая испариной на висках.
Явилась Хризантема. Невозможная в своей вольности, принесла весть. Вскидывает руки в благодушном жесте император, поднимается с трона, возвещая:
– Князь Иссу, мой верный друг, – усмешка в уголках княжеских губ столь легкая, что и не приметить. А по мраморным ступеням шаркают парчовые туфли. – Прими же поздравления двора!
Покачиваются нефритовые бусины. Высока корона, тяжела корона. Как и ноша, лежащая на сгорбленных плечах. Моложе князя император, но выглядит куда старше, словно подтачиваемая недугами сосна на фоне могучей скалы.
– Наконец благословили тебя предки сыном. – Рука на плече князя, россыпь перстней.
Невольно затаили дыхание придворные, напряглись Стражи. Но не пронесутся радужные блики. Им здесь не место, ведь любима Хризантема, покорна, как и положено, господской воле.
– Надеюсь, вскоре в моем саду появится новый Цветок, – обнажает зубы император. Клеймо меж княжеских лопаток жжет даже спустя десятилетия.