— Ну! Ну! — закричал Гешка, потрясая сжатыми кулаками. — Держи! Ну! Ах ты… Дырка, — обозвал вратаря Гешка и плюхнулся в кресло.
Гешка проверил задвижку на двери кладовки и забрался с ногами на старую галошницу. В пыльной темноте маленького помещения Гешка чувствовал себя защищёно. Что бы или кто бы ни бушевал там, за дверью, крошечный мирок кладовой в очередной раз укрывал Гешку. Делал незаметным, микроскопическим, как тысячи пылинок, летавших вокруг и оседавших на старые пальто на вешалке, на дяди Женины форменные запасы — огромные сапоги, валенки, ботинки, толстые комбинезоны, куртки и бушлаты для стояния на морозном посту. На гвоздике даже висел полосатый жезл гаишника и тяжёлая, внушительная резиновая дубинка из тугой монолитной резины. На верхней полке, над вешалкой, в картонной коробке лежат стеклянные лампочки, а среди них затерялась пара свистков, тоже дяди Жениных. Они старые, пластмассовые и словно живые. Если в такой свисток дунуть, то пальцами ощутишь вибрацию маленького шарика внутри, который начинает бешено метаться от стенки к стенке, как живое существо, с писком и визгом, из-за боязни, что его выпихнут сильным дуновением из его пластмассовой каморки. Теперь у дяди Жени свисток большой, металлический, как у футбольных судей, блестящий, но не живой.
Почти что все вещи в кладовке лежали и стояли здесь многие годы без дела, в пыли и тишине. Их не выбрасывали, потому что некоторые были даже совсем новые, но их не носили, не использовали.
Гешка поёрзал. Вот его скрипка была старая-престарая. Её бы надо в кладовку. А сейчас и вовсе не свалку. Гешка снова поёрзал. Сидеть было больно. Скрипка ведь сопротивлялась, когда он на неё сел, вонзалась в Гешкино мягкое место струнами, а потом и острым обломком деки — фигурно вырезанной дощечки, поддерживающей струны. Гешка уселся в кресло, как будто забывшись, но сам-то в глубине сознания он прекрасно понимал, что лежит в кресле.
Гешка и не встал с неё сразу. Вроде бы и ноги ослабли от ватного ужаса содеянного, но придавить скрипку ещё пару раз костлявым задом он смог — и услышал немелодичный хруст грифа и скрипичного тела, такой пронзительный, что мурашки побежали за ушами.
— Что же ты наделал, дрянь ты эдакая?! — раздался за дверью кладовки ожидаемый Гешкой вопль отца. — Выходи сейчас же, слышишь?
— Я на неё случайно сел. Что я, виноват?
— Случайно сел! Да ты у меня теперь месяц не сядешь. Выходи! Или я не знаю, что с тобой сделаю! — Отец подергал дверь.
Гешка зарылся в душные пальто и молча ждал.
— Ты хоть знаешь, сколько эта скрипка стоит, болван? Дед же меня за неё съест! — отец кричал уже не яростно, а в порядке размышления о своей и Гешкиной судьбе.
— А я не просил его скрипку покупать!
— Значит, ты нарочно на неё сел?! — обличительно возопил отец.
— Да чего ты прицепился к парню?
Гешка узнал голос дяди Саши и даже как будто почувствовал запах бензина, кожаной куртки и табака, который всегда сопровождал его. Гешка представил, как дядя, невысокий, сутуловатый, тщедушный и чуток пучеглазый, смотрит снизу вверх на высокого Гешкиного отца.
— Ну какой из Гешки скрипач? Ты можешь представить себе его во фраке? Лучше бы на баяне играть учился.
Гешка прильнул к двери, чтобы услышать отцовскую реакцию.
— А ты хочешь, чтобы он блатные песни в подворотне орал? Это, по-твоему, ему больше подходит? Ты мне его с пути не сбивай!
— Ну чего теперь его убить за эту скрипку? — Гешка живо представил, как дядя Саша развёл руками — ладони у дяди Саши были серые от въевшейся машинной грязи.
— Убивать его никто не будет, — отец явно повернулся к двери кладовки, чтобы Гешка лучше слышал. — Но хорошего ремня он у меня получит. Геннадий, выходи немедленно!
Гешка промолчал. Подложил под спину бушлат дяди Жени и капитально устроился для долгого сидения.
Проснулся Гешка в темноте. Света под дверью кладовки он не увидел.
— Главное — не выйти раньше времени, — прошептал Гешка и приоткрыл дверь.
Громко в ночной тишине тикали часы на кухне. Дядя Женя сопел из своей комнаты сочно и умиротворённо. В комнате дяди Саши ещё горел свет и слышалось «бум-ца-ца» очередной блатной песни, но дядя Саша наверняка уже спал, усыплённый однообразными ритмами.
Гешка прокрался на кухню. В лунном свете нашёл кусок хлеба, налил в стакан воды и уселся на скамейку под окном. Воду в стакане луна окрасила в фосфорно-лимонный цвет. Хлеб только на вкус и запах оставался хлебом, а на вид напоминал обрывок мочалки, висевший на крючке в ванной комнате.