— Понятно.
— Сыграли бы в поло, — добавил Володя непослушное слово и снова опутал плечи руками, присел, окунулся.
Воскресенская наблюдала за ними, улыбочка кривенькая дрожала на ее губах.
Миша с шофером схватились бороться. Обняли друг друга, шарахались, приплясывали потешно.
— И ты иди, — кричала повариха, — молодая ведь! А платьишко мне, я платьишко постерегу.
Воскресенская не откликалась. То ли не слышала, то ли увлечена была Застыла, как героиня в опере.
— Теперича долго душа не будет, — кричал шофер, — когда еще починим!
Тут Миша поднажал, цыплячьи шоферовы ноги подвернулись, оба ухнули вниз, визжа от счастья. И без того уж были перепачканы, теперь и вовсе перемазались. У Николая Сергеевича даже в волосах промеж седого — черное… Володя же, на них глядя, то надувал грудь, то сдувал. Пыжился дыхание задерживать надолго, краснел, щеки округляя, потом точно лопался, обвисал плечами — тренировался, видно, для подводного плавания.
— П-по системе йогов! — вскрикнул было он. Но ветер не дал договорить. Тогда он нагнулся, захватил полные пригоршни, облепил плечи, поеживаясь. Растер тщательно и — снова дыхание стал задерживать.
— Хватит, может, — сказала Воскресенская, но даже тетя Маша ее не расслышала.
— Это точно, что когда праздник, то можно, — сказала она.
— Какой еще праздник?
— Да ведь твой!
— О господи! — И закричала: — Да прекратите же!
— Чего? — обернулся Миша.
И шофер:
— Чего такое?
И Володя:
— С-сейчас н-наливать?
— Здесь нет воды, понимаете? — сообщила тогда она. — Нет, выдохлась, испарилась, раньше надо было…
— А толку-то? — выкрикнул шофер.
— Людка, будь попроще. Залезай, ты ж плавать любишь. Вихри песку взносились по краям лощины, как языки, как пламя, и Воскресенская кричала против ветра:
— Прекратите, слышите… И ты, ты, не сметь меня на «ты» называть, ясно?
От песка, от пыли — глаза у нее слезились.
— Будь попроще…
— А водичка в самый раз, а, товарищ геолог, не холодная?
— Это в-вам не к-колодец. Это естественные условия, д-да…
Тогда она отвернулась, сжала кулаки.
— Вот, сама виновата, пускай, так и надо, — твердила невесть кому, и плечи ее задрожали. И думала: пускай, сама виновата, что теперь…
И подняла голову. Шагах в двадцати от нее на облезшем верблюде сидела верхом женщина и смотрела поверх ее головы отрешенно, как бронзовая. Лица женщины видно не было.
С ног до головы укутывала всю фигуру какая-то тряпица, и лицо было закрыто чем-то вроде паранджи. Женщина на верблюде не двигалась, и не двигалась Воскресенская, и женщина смотрела туда, на маленький отряд из трех мужчин — смотрела не отрываясь.
Медленно обернулась и Воскресенская. Слез больше не было — она однажды размазала их кулаком, и они пропали. Но была злость.
— Это унизительно, в конце концов, — пробормотала она…
А посреди лужи — хоть и маленькой, но единственной в пустыне — купались и барахтались, и мазались, и играли, и смеялись, и припрыгивали, и все были грязные, и всем было хорошо.
Глава 23. ЦВЕТЫ ДАЛЬНИХ МЕСТ
Ветер толкал его в спицу, и парень шел.
Он шел, спотыкаясь то и дело, потому что не мог разглядеть водороин и впадин под ногами, ямок и неровностей. Иногда он вдруг глубоко увязал ногой, другой раз — больно проваливался, застревал, в чью-нибудь полузанесенную пустую нору.
Дорога вывела его сперва — так ему показалось, что она выводила, — на высокий холм, потом ухнула с холма вниз, и тот факт, что дорога эта оказалась до крайности неудобной даже для ходьбы, не то что для колесного транспорта, смущало парня. Впрочем, это ведь был кратчайший путь наверняка, так что удивляться нечему…
Тут он споткнулся основательно, тело ветер пронес вперед, нога же правая застряла. Парень развернулся вокруг своей оси, криво осел на землю. Отошел он недалеко, по всей видимости, но уже притомился. Кроме того, от голода посасывало под ложечкой, так что привал был кстати. Парень запустил руку в мешок, нащупал сухарь, принялся грызть… Несколько обстоятельств волновали его. Во-первых, при своей близорукости он и без бури видел плохо, а теперь… Он думал: вот выйду, может, к источнику прямо, выведет дорога, а увидеть не увижу, что тогда… И второе, о чем он пекся сейчас, — это как сообщить остальным о местонахождении оазиса. Он думал: найти-то найду, положим, увижу все-таки, но обратно-то как, вот ведь… Наконец, третье: нашел он источник, запомнил и обратную дорогу, явился в кошару, но как их убедить. Он думал грустно: а ведь снова не поверят, как им втолковать…