— В машину, за мной! Все по местам! — Наконец-то Миша дорвался до своего дела. — Коля-Сережа, слушай меня! Ты за руль. Этого с собой бери, — кричал он Володе, — я знаю, они договорились. Этот пришел бдительность усыплять, а тот… Бери, бери его! — кричал Миша на Володю. — Чего ждешь еще? Но мы догоним… с поличным… теперь не отвертится…
Предплечье Воскресенской сделалось вовсе черным, разводы уже проступили и на кофточке. Но она внимательно смотрела на Мишино лицо. И только когда он обхватил ее за плечи густо-грязной своей рукой и поволок к машине, она отстранилась, сильно отвела назад свободную руку и что было сил ударила его в лицо. И думала: а ведь сколько раз, сколько раз, и только теперь…
Он отскочил от нее. По щеке она не попала, но — по уху. Миша даже удивиться не смог, казалось, а тут же деловито сунул в ухо грязный палец и стал прочищать.
Она перевела взгляд на Володю, все тискавшего казаха.
— Ц-цветок не покажешь? — спрашивал он его. — А вот так? — нажимал он на какую-то косточку, и Чино орал благим матом. — Снова не п-покажешь? А так вот лучше, а?
Шофер тем временем, спеша, надевал штаны. И говорил сам себе, но глядя на сонную повариху:
— А на чем пацан поедет-то? Сама посуди, никакого транспорта здесь нет. Значит, никуда не доберется, если решил в город-то. Нас дождется, чтоб я его повез.
В первую штанину он попал, но не продел до конца ногу, а наступил на нее посередине. Защемил вход для другой ноги. Поэтому он слегка подскакивал, на лету во вторую штанину пытался залезть. Вконец запутавшись, он грохнулся на песок с поварихой рядом.
— А он пацан неплохой, чего там… А если что, то конечно, но только это ничего…
Повариха же кивала свекольной мордой, согласная была, ничего не имела возразить.
— Салтыков, отпустите его! — приказала Воскресенская.
Володя разжал руку, боднул Чино головой напоследок.
— Где он? — спросила громко она, унимая дрожь.
— Там, — махнул рукой Чино на юг, глядя и затравленно, и дерзко. И медленно отступал назад. — По ветру он отправился. Больше ничего не знаю… Сам пошел, как же, — добавил он, — цветочки собирать, купаться тоже… — Он оглянулся и побежал, утопая своими ножками в песке, наверх по склону. И, только когда решил, что его уж не догонят, остановился: — Из Москвы, да? Все имеете? — Он отбежал еще немного, обернулся снова: — Все вам можно, да? Вот вам. — Он выставил руку с грязной шишкой кулака. Верблюд чинно тронулся за ним следом. Ветер рвал слова, а Чино пятился и кричал: — А вы тоже… и мы… не Москва…
И все хлопал себя ладонью левой руки по правой, и сжатый кулак его подпрыгивал…
— В машину, — сказала Воскресенская, голову опустив. Первым рванулся Миша. Он выскочил откуда-то из-за нее, распахнул дверцу услужливо, но, видя, что она не торопится, сам жадно полез внутрь.
— Назад!
Он живо оглянулся.
— Я назад. А ты вперед…
— Не ты, а вы. Людмила Алексеевна, ясно? Пошел, говорю тебе…
Она дернула его за рубаху и оглянулась на других.
— Дождались? Дождались своего, Володенька. Будете начальником! И отряд у вас будет, и все…
Володя прижимал к пузу сверток с одеждой.
— Но не в том дело, мне плевать… Мне другое интересно: кто-нибудь из вас понимает — что произошло?
Шофер поскакал по песку, в брюки вставляясь, Володя же стал спешно свои скатанные штаны разматывать. Она вырвала их у него и бросила в машину.
— Орехова я найду, Орехова я из-под земли выкопаю. Сама в пустыне этой треклятой подохну… И воду найду. И не потому, что за себя испугалась…
Шофер уж сидел за рулем, повариха же осталась на месте, только на сторону покосилась.
— С оазисом я никогда не сбрасывал со счетов… — говорил Володя, полезая в машину. — К-кроме того, т-такие и им п-подобные случаи описаны в литературе…
Она оборвала его:
— Взгляните же вы на себя. Пусть пустыня, пусть кустика чахлого не расцветет, но унижать-то себя зачем… Поехали.
Шофер тронул. Миша бежал с машиной обок.
— А ты домой.
— А мне куда ехать? — спросил Коля-Сережа.
— Будем искать.
— Правильно, — согласился он и дал газ.
И они поехали.
Это, во всяком случае, верней, чем топтаться на месте. Пусть едут.
Пусть едут, а мы прощаемся с ними. Прощаемся, подавив невольное желание вспрыгнуть-таки в последний момент на подножку.
Глава 25. ПОСЛЕДНЯЯ
Пыль улеглась, бури как не бывало. Все тот же холм, остатки некоей построечки на юру. Две фигуры, усталый конь, всадник на нем, припавший к самой гриве. И все, пожалуй, если не считать завивающегося из-за ближнего взлобка рыжевато-седого облачка.