Он взял мою сумку, в другую руку — Тамарочкину, мы вышли из дома под дождем. Он почти не смотрел на меня, я же внимательно, с каким-то посторонним интересом, на него взглядывала. Свеж, подтянут, чужой пластырь на шее, ничего моего, а у меня — только пустота, только флюс, только боль в коленке. Когда шли по улице — пропустили подружек вперед. По-прежнему равнодушно я думала: ведь, собственно, и ехать никуда мне не хочется, я вполне могла бы остаться, и всем было бы лучше… Нет, возражала я себе, не хочешь же ты, чтоб он увидел тебя, когда щеку вконец разнесет? И потом: если он в тебя влюбился, так и другие влюбятся, и будет еще столько всего, и вовсе незачем оставаться… Да-да, мы должны были с ним расстаться, мы даже адресами не обменялись, мы ни слова не сказали друг другу — увидимся ли, напишем ли, — а я думала именно так, и его веселость нисколько не огорчала меня. Словно то, что произошло, происходило со мной не впервые, а каждый день…
— Люда, — позвал он, — я смогу прилететь в Адлер уже послезавтра. На работе я договорился.
Он сказал это так, точно все само собой разумелось, я не сразу поняла — о чем он говорит.
— Да нет, зачем… — пробормотала я.
— Что зачем? Я молчала.
Он остановился.
— Хочешь, я поеду сейчас. Забегу домой, схвачу сумку и полечу с вами?
— Нет-нет, — прошептала я уже испуганно, — не надо, не надо…
— Ну не надо сумки! Черт с ней, с сумкой. Так полечу, деньги с собой…
— Нельзя, — сказала я.
— Из-за них нельзя?
Я неопределенно качала головой, стараясь повернуться к нему так, чтоб флюса не было видно.
— Тогда оставайся ты, — жарко сказал он. — Поверь, это хорошо… это… можно, поверь…
Я отворачивалась молча, он истолковал это как стыдливое согласие.
— Хочешь, я крикну им, что ты останешься, хочешь, хочешь? — твердил он восторженно.
— Да нет же, нельзя! — вскрикнула я резко. — Что ты придумал!
В растерянности он поставил сумки на землю, я проворно подхватила свою. Побежала было, уже чувствуя, что сейчас снова зареву, вернулась, подхватила Тамарочкину сумку и, вихляясь под тяжестью, путаясь ногами, заковыляла прочь, вздрагивая от стыда, сопя, подвывая, но и будучи убеждена, что он сейчас меня нагонит. Но он не нагнал…
— Батюшки, так и не нагнал? — охнула другая.
— Только на той стороне реки, пробежав мост, я не выдержала и оглянулась. Он, видно, медленно шел за мной, потому что сейчас стоял на середине моста и смотрел в воду. Кажется, Он даже сплевывал вниз как ни в чем не бывало, но меня отчего-то особенно поразило то, что он плевал, и мне показалось, что у него такая поза, словно он хочет броситься вниз…