он смотрит направо: повсюду рыжие собачонки…
смотрит налево… волнистые, черноволосые, на него не глядят, а умильно ждут от этих мужиков подачки… бродяжки, бродяжки…
он делает шаг к одной, нагибается… к нему повертывает лицо маленькая девочка… делает знак: подожди… потом что-то важно и взросло втолковывает группке пьяниц…
чувство жалости к себе, чувство потери так остро, что он отворачивается…
и вдруг — в его руке оказывается ее детская ручонка…
такой прилив радости, такое облегчение… он быстро ведет ее за руку прочь, понимая уже, что это Машка, его дочка… ведет прочь… безмерная радость, счастье заполняют его существо… а вокруг нарастает ропот…
он ведет ее… по сторонам мужчины вскакивают на ноги… протягивают к ним руки… кричат что-то угрожающее, побросав свое угощение…
он втягивает голову в плечи… он чувствует себя готовым на любое унижение… только б не отняли у него ее, только б позволили с ней уйти…
недовольство вокруг растет… он чувствует опасность, но не чувствует страха…
он смотрит на свою девочку и целует ей влажную ладошку, й это, конечно, не Машка, а кто-то другой, девушка, влечение к которой все острее… только б уйти, только б уйти…
и виснут какие-то облака над ним… и делается душно…
и только ее рука в его руке… только ее рука…
И снилось,
жарко, надрывно:
с ним подходит она к постели…
в своей комнате, в родительской квартире, к своей постели…
отбрасывает покрывало… а он нетерпелив, он смотрит на нее жадно, и ей хорошо…
она наклоняется поправить постель и видит — все одеяло утыкано мелкими торчащими острыми иголками… кто ж это колдует? — думает она… кто ж это колдует?..
откуда эта мысль о колдовстве?.. от самой этой мысли ей делается страшно…
а он ждет, она чувствует, с каким нетерпением он ждет…
она принимается вынимать иголки, то и дело укалывается, торопится… чувствует — одна впивается ей в руку…
она вытягивает, выковыривает иголку из ладони, а на постель капает кровь… и рука в крови… и страшно от мысли, что иголка уходит внутрь, что она попадет в вену, потом в сердце…
и чувствует: холодная иголка крадется уж где-то внутри… в плече, в груди, в шее…
она трясет рукой, горло колет, а кровь бордово расплывается по простыне…
она пытается откашляться, но колет еще пуще… и вздохнуть нельзя… от этих уколов она корчится, задыхается, и чувство такое, точно горло засыпано горячим песком…
кто ж это колдует? — в ужасе думает она…
кто ж это колдует?..
И снилось,
тягучее, точно в лодке, подхваченной тихим течением, баюкающе:
дивным утром он идет по берегу к морю… утопая по щиколотку… в бархатном песке…
дивным утром шум моря слышен издалека… укачивающий шум… и щедро светит солнце…
теплое солнце… теплый песок… рядом море… сейчас он плеснет на лицо прохладную соленую воду…
в руке у него ведро, или кувшин, или кастрюля… и он идет, идет, утопая все глубже в песке… баюкающем песке… бархатном песке…
море рядом, море совсем рядом… вот она, близко, рукой подать… но песок обволакивает…
баюкающий песок… теплый, теплый песок…
остается чуть-чуть, но песок не пускает…
только шаг сделать, но песок окутал ноги…
перегнувшись, он хотел дотянуться до воды, зачерпнуть пригоршню, но на руке — песок, легкий золотистый песок…
посередине моря, как парус одинокого судна, — светлое
Очертание… все пытаясь освободиться, он вглядывается в него до рези… это голый верблюд, величаво изогнув губастую голову, голову с коричневым птичьим хохолком, весь светящийся и окутанный влажным облаком… это голый верблюд…
это голый, — узнает он.
это голый, — радостно смеется он во сне…
о. машет рукой, он зовет его, он хочет к нему приблизиться, побежать…
он уж по пояс в песке… а верблюд — верблюд делается все призрачней, все бесцветней, и вот уже контуры его тают, остается один лишь влажный след. в том месте, где он шествовал только что…
и море отодвинулось… туманная синяя полоска на горизонте, и впереди песок… песок… песок…
вот полоска подернулась дымкой, вот совсем исчезла… солнце печет невыносимо, и освободиться хочется…
он принимается вычерпывать песок вокруг себя ведром… черпнет — и заглянет внутрь: песок… черпнет снова: и снова один песок…
и жарко, и душно, песок во рту… и он черпает снова и снова, и только глубже уходит в песок…
Одному лишь ничего не снилось.
Ибо когда среди посветлевшей на востоке мути, над стеной поднявшейся до неба пыли обрисовался неясный розовый кружок, Он был уже мертв, Он не дождался росы. Он уже стал падалью, тленом, трупиком. Он лежал, согнувшись скобкой, и ветер нанес с одной стороны горку песку, спрятал треугольную голову, засыпал искривленный хвост, так что сделался виден лишь один серповидный барханчик, могилка в форме полумесяца, полукруглый холмик, который скоро сровняется и исчезнет, как все исчезает в пустыне.