— Входите же, — хрипло, срываясь, крикнула Воскресенская. И подумала: нет, не было никого, ни шороха чужого, ни топота коня — ничего, ветер только…
И ей вправду никто не ответил.
— Миш, выйди, взгляни.
— Ветер это.
Но он выбрался-таки из-за стола, другие ждали, и песчинки роились в воздухе, Мишина фигура мгновенно окуталась пыльным коконом, пропала, прошли секунды, голова тяжелела от духоты, и вместо узора на полу выстлался толстый ковер.
Ветер был совсем близко, Мишиных шагов слышно не было, он возник, как и исчез, — странный взгляд, лицо удивленное.
— Что? — спросили в один голос
— Пришла.
— Кто?
— Овца.
— Что за черт.
— Да, у самой двери… пасется.
— Одна? — спросила почему-то Воскресенская. И подумала: а лицо у него довольно глупое, совсем мальчишка…
— От бури прячется, — сказал Миша.
— П-понятно, отбилась от отары. Н-иадо ее вернуть.
— Кому?
— Т-телегену вернуть.
— Сейчас отправитесь, Володенька? Ведь вы по приблудным овечкам у нас большой и крупный специалист. Вам и карты в руки…
— Н-нет, я в-вообще…
Овца заблеяла возле самой двери, а ветер нес и нес в прогал пыль, и песок, и пыль, и песок.
— Дверь прикрой, Мишка!
— А она? Снова откроет.
— Тьфу! Ну, сюда ее загони, что ли…
Но и без приглашения овца просунула в отворенную дверь свою голову. Смотрела жалобно стоячими глазами, глазами из круглых стекляшек, неосмысленных, мертвых, окончательно глупых, к которым и слово-то «смотреть» можно применить лишь с натяжкой, — смотрела на одного, другого в нерешительности. Сама тупость, сама сонливость, сама зевота — и это действовало заразительно. Казалось, наплевать ей на бурю, не от нее спряталась, а от скуки пришла, как от скуки и уйдет, как от скуки и живет, как от скуки и помрет… Миша подпихнул ее в зад ногой, с усилием притянул дверь, ветер сделался глуше, пыль стала опадать, и тут овца заблеяла снова, но голосом не взволнованным, а будто только желая внести свою лепту в разговор, заглядывая каждому поочередно в глаза.
— Что, похожа на покойницу, Коля-Сережа?
— Точь-в-точь.
— Да что вы говорите такое! — всплеснула руками повариха.
— Глупости говорят, не слушайте, Марья Федоровна…
— Теперь квиты с казахом будем: мы взяли, мы и вернем.
Воскресенская задумчиво кивнула головой. И подумала: но откуда же ветер такой? Никогда такого не было, гудит…
Овца тем временем просеменила до середины комнаты, постояла, выкатив стекляшки, мотнула туда-сюда головой, как будто говоря, что она готова к беседе, пошамкала и медленно улеглась на пол. И Воскресенская подумала еще: и что ей надо, чего смотрит…
— Наливай, Мишка, а то пить хотца! Товарищ геолог, прежде чем отправимся, доскажите, чего там, в Австралии, люди коллекционируют?
— Может быть, оставим на потом? — Воскресенская.
— А чего здесь пить-то, Людка, нечего пить! — Миша.
— Опять вы з-заладили, — Володя.
— Хочется пить-то, хоть вчера и много чаю пили, — повариха.
— Это от самовнушения, я думаю, — Воскресенская. Она сказала это задумчиво по-прежнему, в овечьи глаза смотря остановившимися глазами, сама похожа на овцу сейчас — встрепанная, глаза притухшие, подпухлые, лицо сонное.
— Миш, а ты б вышел, на крокодила своего глянул…
— Так подох, наверное.
— Ты б поднес, может, воскреснет. Я тоже с утра что мертвый был, а как выпил — хоть куда.
— Так он ж непьющий.
— А я пьющий, что ли? Только по праздникам…
Выпили снова.
— М-между прочим, — говорил Володя, — казах нам вчера опять р-рассказывал об источнике об этом, п-помните?
— О чем? — скривила губы Воскресенская.
— Об источнике в Б-беш-Булаке. Так вот, липа оказалась, самой ч-чистой воды бред.
— Ах, не до того. Конечно, бред. Вы бы лучше о нашем положении подумали. Господи, неужели мне одной…
— Н-нет, вы не правы, — Володя, подвыпив, становился вязок, — д-до вчерашнего дня в-вероятность того, что он не врал, нельзя было со счетов сбрасывать. П-пускай одна сотая… Представьте-ка. Если бы это оказалось п-правдой, то теперь м-мы не столкнулись бы с проблемой, перед которой м-мы стоим сейчас. Мы м-могли бы разделить отряд…
— Будь у бабушки ружье, она была бы дедушкой.
— Да о чем вы все. Что вы расселись. Допивайте и… — Но сама отчего-то с места не поднималась. — С этим шутить нельзя в пустыне. Вода кончилась, шутка ли…
— А кто шутит-то. Чичас едем, — шофер.
— Бутылку с собой берем? — Миша.