Слепящие неоновые огни. Рождественские елки и прохожие. Люди в пальто с поднятыми воротниками. Их шеи укутаны теплыми шарфами. А у него нет перчаток. Его руки замерзли, и он опускает на землю тяжелые коричневые бумажные мешки. Он остановился, чтобы получше рассмотреть маленькие заводные игрушки на лотке уличного торговца — переваливающегося с ноги на ногу медвежонка, подпрыгивающую собачку, тюленя с крутящимся на носу мячом. Топает, прыгает, крутится… Если бы эти игрушки были его, он стал бы счастливейшим человеком в мире.
Он хочет попросить краснолицего торговца, чьи пальцы торчат из рваных дешевых перчаток, минутку, всего одну минутку подержать медвежонка, но ему страшно. Он поднимает свой груз и взваливает его себе на плечо. Пусть он худ, но годы тяжелой работы закалили его.
— Чарли! Чарли! Наш Чарли!..
Вокруг собрались дети, они весело смеются и дразнят его — собачки, тявкающие под ногами. Чарли улыбается им. Ему хочется положить пакеты на тротуар и поиграть с ними, но пока он раздумывает, что-то ударяет его в спину. Это ребята постарше швыряют в него куски льда.
В подворотне, недалеко от пекарни, расположилась компания парней.
— Смотри-ка, Чарли!
— Эй, Чарли! Что это там у тебя?
— Чарли, кинем кости?
— Двигай сюда, повеселимся!
Но в подворотне есть что-то пугающее — темнота, смех… По коже бегут мурашки. Он пробует понять, что же страшит его, но вспоминает только грязь и помои на одежде, дядю Германа, выскочившего на улицу с молотком в руке, когда он пришел домой весь заляпанный дерьмом… Чарли подальше обходит гогочущих парней, роняет мешок, поднимает его и что есть духу бежит к пекарне.
— Где тебя носило, Чарли? — орет Джимпи из глубины дома.
Чарли протискивается сквозь вращающиеся двери и сваливает кипу пакетов на один из желобов, спускающихся в подвал. Он прислоняется спиной к стене и засовывает руки в карманы.
Ему нравится здесь. Полы белые от муки, белее закопченных стен и потолка. Толстые подошвы его ботинок покрыты белым налетом, мука забилась в швы и дырочки для шнурков, она у него под ногтями и в трещинах на коже мозолистых рук.
Присев на корточки, он расслабляется, бейсбольная шапочка с большой буквой Д сползает ему на глаза. Он любит запах муки, сладкого теста, хлеба и пирожков. Печь потрескивает и нагоняет на него сон.
Сладко… тепло… он спит…
Внезапно он изгибается, падает и со всего размаху врезается головой в пол. Кто-то, проходя мимо, ударил его, спящего, по ногам.
…Вот и все, что я вспомнил. Я представляю себе эту сцену совершенно отчетливо и не могу ничего понять. Так же было и с кино. Я начинал понимать, о чем фильм, только после того, как смотрел его три или четыре раза. Нужно спросить доктора Штрауса.
Доктор Штраус сказал, что такие воспоминания чрезвычайно интересны и их обязательно нужно записывать. А потом мы вместе будем их обсуждать.
Доктор Штраус — психиатр и нейрохирург. Я не знал этого. Мне казалось, он просто доктор. Когда я пришел к нему сегодня утром, он заговорил о том, как важно мне понять себя, чтобы решить свои проблемы. Я ответил, что нет у меня никаких проблем.
Он рассмеялся, встал и подошел к окну.
— Чем разумнее ты будешь становиться, Чарли, тем больше их будет возникать. Твое интеллектуальное развитие значительно опережает эмоциональное, мне кажется, что тебе все чаще и чаще придется обсуждать со мной многие вещи. Я просто хочу напомнить, что если тебе понадобится помощь, приходи сюда.
По его словам выходит, что когда-нибудь в недалеком будущем все мои сны и воспоминания свяжутся воедино, и я многое узнаю о себе. Он сказал, что очень важно вспомнить, что именно говорили обо мне люди.
Ничего этого я раньше не знал. Значит, если я стану достаточно умным, то пойму все слова, которые роятся у меня в голове, узнаю все про тех парней в подворотне, про дядю Германа, про маму и папу. И вот тогда мне станет совсем плохо, и мой мозг может повредиться.
Так что два раза в неделю я прихожу к нему в кабинет и говорю о том, что меня тревожит. Мы садимся, и доктор Штраус начинает слушать. Это называется терапия. После таких разговоров я должен чувствовать себя лучше. Я признался ему, что больше всего меня тревожит то, что я ничего не знаю о женщинах. Как я танцевал с Эллен и что случилось потом. Тут я почувствовал себя не в своей тарелке — мне стало холодно, я вспотел, в голове возникло непонятное жужжание, к горлу подступила тошнота. Я всегда считал неприличным говорить о таких вещах. Но доктор Штраус спокойно объяснил, что случившееся со мной после вечеринки называется поллюция. Ничего страшного, с кем не бывало.