Наконец лес поредел, уступая место просторной равнине. В лицо бывшему менестрелю ударил ветер, обронил первые капли дождя. Здесь же дожидались слуги, успевшие изрядно замерзнуть в его отсутствие – и, кажется, согреться несколькими глотками рейнского.
– Остановимся в Хагельсдорфе. Нынче дальше не поедем, – Лео махнул рукой в сторону деревни. – Что толку плутать в темноте?..
Лео почти не спал – как ни старался заснуть, в голову лезли ненужные воспоминания о мягком свете лучины в покоях королевы, о ней самой, сидящей у стола перед медным зеркальцем, неспешно заплетающей темные волосы…
Всю ночь дождь стучал по крыше и стенам, скребся в дверь, как кошка, и затих на рассвете, когда они уже оставили деревню позади. После мчались весь день, то и дело понукая лошадей, на ходу разламывая хлеб и отхлебывая из фляг вино. Покинули земли рода фон Зюдов, миновали леса и поля, принадлежащие фон Алвенам. К вечеру, когда вновь, уже во всю силу полилась с неба вода, мгновенно промочив плащи, спутав гривы коням, заблестев потеками на лицах, Энно с радостным возгласом вытянул руку вперед: полускрытые круглым, оплывающим холмом, едва видные за пеленой дождя, невдалеке замаячили двускатные крыши. Над ними стелились дымы очагов, и шпиль собора устремлялся в низкое небо.
Городок отличался от деревни разве что крепким деревянным частоколом, окружавшим его, нечищеным рвом, более напоминавшим болото, да узостью улиц; здесь начинались земли, принадлежащие королю Вольфу. Здесь же жил королевский фогт.
Путники миновали ворота, заплатив положенную пошлину. Возле площади отыскался постоялый двор – стиснутый с двух сторон потемневшими от времени и дождя трехэтажными домами, он манил светом в узких окнах и запахами съестного. Эрвин и Бранд остались ночевать на улице, под навесом, подле лошадей и скарба. Служанка отнесла им горячую еду и кувшин вина.
В очаге пылал огонь, по стенам, вырастая и изменяясь, двигались тени, и даже музыка слышалась время от времени – но не деревенская музыка, то разгульная, плясовая, то тоскливая и безрадостная, какую привычно было бы услышать в таком месте. Нет, нынче путников развлекал заезжий менестрель, и под аккомпанемент маленькой арфы вел напевный рассказ о дальних странствиях и людях с сердцами, горячими как пламя.
Он сидел в дальнем углу, куда почти не доходили ни свет, ни тепло очага, и его несильный, глуховатый, но приятный голос был слышен по всему залу. Кто-то подыгрывал ему на ребеке; и женщина танцевала перед ним – Лео не видел ее лица, скрытого тьмой, лишь поднятые тонкие руки, медленные покачивания бедрами. Ее распущенные волосы вились по плечам, точно черные змеи.
Лео пришлась по душе эта музыка – утонченная и правильная, она не подходила темному, прокопченному залу, не сочеталась с грубыми лицами людей, но почему-то трогало даже то, как музыкант деликатно упростил мелодию, по-видимому, понимая, что иначе не совладает с ней, рожденной для чертогов, а не для лачуг.
Маркграфу не хотелось ни с кем говорить. Он дозволил Энно остаться за общим столом, с помощником торговца из Стакезее, и двумя мастерами-плотниками, направляющимися на побережье, а сам устроился на приличествующем его новому положению месте, недалеко от камина, пил и молча смотрел в огонь. В причудливо-однообразной пляске пламени бывшему менестрелю представлялся зал королевского замка и блеск старинного клинка, который супруга Вольфа, Маргарита, вручит ему. По обычаю, на церемонии такого рода допускалась только одна женщина – королева. Иногда исключение делалось для супруги нового вельможи, но в этом отношении Лео был совершенно свободен.
Музыка и гул голосов на какое-то мгновение слились в единый шум, но он сразу различил, когда обычный трактирный гам сменился спором со все нарастающим тоном. Впрочем, до чужих обид и печалей Лео не было никакого дела, и он продолжал наслаждаться теплом и покоем, лишь чуть повернулся в ту сторону, где затеялась перепалка.
И вовремя – потому что один из споривших уже вырос перед ним, широкоплечий, кряжистый, как дерево.