Вот так. А еще два дня назад оставил этой глупой Альме подарок, и весело жаловался, что она никак не хочет принять его ухаживаний. Шутил – дескать, если что, он и под венец готов…
На мгновение на сердце стало холодно и пусто. Слишком много потерь, а ведь он только-только стал маркграфом. Дальше врагов будет только больше, а верных людей – все меньше.
Отогнав от себя эти мысли, Лео подозвал Эрвина, вложил ему в руку кошель.
– Распорядись, пусть сделают все как нужно.
Выходя из зала, Лео бросил менестрелю серебряную монету. Она со звоном упала на скамью. Тот непонимающе глянул на маркграфа, а потом быстро протянул руку – красивая, узкая кисть с длинными пальцами, – и схватил ее, как изголодавшийся зверь хватает оброненный кусок.
Второй разбойник отыскался буквально через полчаса, когда Лео поднимался по темной лестнице в маленькую комнату на втором этаже. Он, по-видимому, хорошо изучил все закоулки этого дома, но судьба в эту ночь была на стороне бывшего менестреля. То ли он уж слишком хорошо знал повадки этих людей, забывших свое место, то ли просто неясный шорох и свет, пробежавший по стали клинка, выдали убийцу.
Лео, успевший выхватить нож, ударил снизу, прямо в живот. Нападавший рухнул беззвучно, выронив оружие.
– Вот и второй, – устало сказал Лео подоспевшим ратникам. Подобрал кинжал – посеребренный, с узким трехгранным лезвием и красивой наборной рукоятью. Надо же, мизерикорд! Откуда он у этого висельника?
– Мертвый, – протянул капитан стражников, склонившись над телом и пощупав шею. – И петля его не дождалась. Однако вы лихи на расправу, господин маркграф!
– Оставить его жить было бы слишком большой щедростью, – раздраженно бросил Лео и пнул безжизненное тело мыском сапога. – Падаль. Убрать.
Он вновь склонился, снял с мертвеца ножны – тоже дорогие, хоть и потертые, сунул за пояс. Надо же, подлец хотел подарить ему милосердную смерть!
Остаток ночи Лео проспал крепким сном без сновидений. Когда же развиднелось, и поначалу скупой утренний свет набрал силу и стал ярче, Эрвин разбудил его, подал теплую воду и одежду.
– Время ехать, мой господин. Промедлим – можем не поспеть в Тевольт…
Но все же они задержались, навсегда прощаясь с Энно, собирая скарб, седлая коней. Тем временем небо прояснилось, а резкий восточный ветер погнал дождевые тучи прочь от города, в сторону Золотого Рассвета. Холодно было почти по-зимнему, и даже проглянувшее из-за облаков солнце не в силах было согреть остывающую землю.
Лео остановился посмотреть, как обеспамятевшего разбойника выволакивают на площадь и тащат на эшафот; накидывают на шею петлю, связывают вместе безвольно опадающие руки. Тот лежал точно колода, не осознавая, что над ним творят. Тяжелое тело с трудом поднимали и ворочали несколько человек.
Жить ему так и так оставалось немного.
– Может, следует добить его, да тем и окончить все поскорее? – подъехав к маркграфу, вполголоса произнес королевский фогт, крепкий мужчина с крупными чертами лица и редкими светлыми волосами.
Лео искоса взглянул на него.
– Ему следовало бы подпалить пятки и посадить на дыбу, но я слишком тороплюсь. Пусть сдохнет на виселице, как и положено вору.
– И вправду, надо бы ехать, господин… – прошептал Эрвин, и сам не отводивший взгляда от происходящего; позволив гнедому сделать несколько шагов, Лео вновь натянул поводья, оглянулся через плечо.
Едва дышащего разбойника – или это было уже только тело, покинутое душой? – подняли, а потом отворили люк, толкнули – и он рухнул, закачался в дикой, отвратительной пляске, как будто радовался избавлению.
Тут и там виднелись желтые нарамники королевских воинов. Лошади переступали с ноги на ногу, встряхивали гривами, выискивали меж брошенных на землю досок жухлые стебельки травы. Осмелевшие куры рылись в грязи. Оборванный мальчишка понесся прочь, в узкую улочку, унося за пазухой чей-то кошель…
– Пусть эта шваль провисит в петле три седмицы, не меньше, – процедил Лео, повернувшись к фогту. – А еще лучше – не снимайте вовсе, пока не истлеет…
Тело наконец перестало корчиться, выпрямилось и повисло между небом и землей, раскачиваясь на закручивающейся то в одну, то в другую сторону веревке. Ветер, словно резвясь, подхватывал запахи и прелые листья, швырял в оставшихся живыми людей.