Завидев госпожу, Альма бросилась к ней – помогла выйти на дорогу, заботливо отряхнула еловые иголки и сухие листья с полы плаща и подола платья.
– Что ты, что ты? – негромко произнесла Анастази, чуть отстранившись; быстро стиснула руку служанки и тотчас же отпустила. – Меня растрясло на этой ужасной дороге, только и всего. Кроме того, я непривычна к повозке…
– Говорила я, что медовый отвар нехорош, да еще и перед дальней дорогой. Но что ж теперь… К ночи вам полегчает, госпожа… – Альма и не подумала понизить голос, говоря о столь деликатных вещах; еще раз поправила на госпоже платье и пояс. – Вот увидите, как приедем на место, сразу станет лучше.
– Что за выражение у вас на лицах? Мне это не по сердцу, – с усмешкой бросила Анастази, проходя мимо Венке и Флориана, не заметив поданной пажом руки. – Вы словно хлебнули прокисшего молока…
К помощи пажа прибегнуть все же пришлось. Сияющий от радости Флориан поддержал госпожу, помогая подняться в повозку по узким деревянным ступенькам приставной лестницы, и, взглянув в его милое, юношески нежное лицо, Анастази пожалела всех девиц и женщин, которым предстоит попасться в эти сети; попасться и узнать, сколько бед приносят такие восторженные взгляды и обходительное обращение.
Едва повозка возобновила движение, Пауль завел новую песню:
– На заре пастушка шла
Берегом, вдоль речки-и!..**
Далее в складных, но малопристойных виршах пелось о том, как крепость целомудрия скромной пастушки не выдержала первого же приступа и сдалась захватчику, вовсе не отмеченному никакими доблестями. Анастази махнула рукой, и Венке, откинув полог и высунувшись из повозки почти по пояс, звонко прокричала:
– Эй, трескун, госпожа велела тебе помолчать!..
Им оставалось ехать совсем чуть-чуть. Дорога, спускаясь с холма, огибала чашу озера, на каменистых берегах которого росли высокие, стройные сосны, а дальше вновь устремлялась вверх, мимо массивной скалы, вздымавшейся из темной поросли елей; за поворотом открывался прямой путь к замковому мосту.
– В этих владениях, которые довольно скоро станут твоими, очень красиво, сестрица, – Анастази придвинулась к Евгении и нежно обняла. – И, как видно, зима здесь куда мягче, чем у нас.
Маркус Райнарт встречал гостей и невесту с радушием, присущими, как уже успели заметить путники, большинству жителей этой горной страны. В Эрлингене все было готово к венчанию; оставалось дождаться только тевольтского короля, который прибыл лишь на третий день.
С ним прибыли самые знатные его вассалы и множество благородных рыцарей. Анастази узнавала их по цветам одежд, штандартам и вымпелам – вот Гетц фон Реель, его герб – на алом фоне три белых полумесяца; за ним – Хаккены, Кристоф и Хельга. Анастази улыбнулась, увидев их; сердце ее теперь особенно радовалось старым знакомым. Все семейство отца Хельги, барона Родерика Валленштайна. Барон Эрих Реттингайль, королевский казначей, его супруга и сыновья. Клаузевицы и Беркены, фон Нейхинги и Вельварты.
Прибыл и Рихард Кленце – Рихард День-и-ночь, как называли его теперь, разумеется, за глаза, ибо хорошо помнили, что прежде его прозвище было другое – к тому же данное не ленивыми царедворцами, а бесстрашными воинами Сулеймана. Рядом с супругом Анастази увидела Эриха; сын же как будто не знал, что делать, и, лишь повинуясь отцу, что-то сказавшему ему на ухо, поклонился ей, приложив руку к груди. Он все время отводил взгляд, и Анастази поняла, что Эрих стыдится ее.
Это было непривычно и больно, и она в который уже раз сказала себе – терпи, тебе многое еще придется вынести. Разве ты не достаточно знаешь эту жизнь, чтобы понять, что мгновения счастья берут оплату только страданиями и горем?
В шумной толпе придворных и рыцарей, озорных пажей и благородных дам, не было Матильды Вестервельт, еще недавно столь страстно любимой королем. Не было и королевы Маргариты; ей нелегко давалась беременность, и лекарь сумел настоять на том, чтобы она осталась в Тевольте, поручила себя заботам фрейлин и домочадцев.
Королевская свита едва втекла в замковый двор, а в раскрытых воротах уже показался новый отряд, и над головами воинов трепетало незнакомое знамя – на угольно-черном фоне поднявшийся на задние лапы белый лев с раздвоенным хвостом сжимал в лапах серебряный меч и алый щит.