…Молодых проводили на брачное ложе уже за полночь. Князь и княгиня оставили пиршественный зал, сопровождаемые бароном фон Зюдовым, Хельгой Хаккен и Анастази Кленце; дамам положено было ввести новобрачную в покои, особым образом нарядить для жениха, откинуть с постели покрывало...
Вместе с ними шли капеллан и несколько вооруженных мужчин – им все время, пока длятся эти приготовления – но ни мгновением дольше! – полагалось, стоя у дверей в княжескую опочивальню, громко смеяться, балагурить, бряцать оружием, чтобы нынешней ночью даже дурные сны и мороки обходили стороной ложе молодых, а любовь князя и княгини стала крепкой, как железо.
Король и маркграф оставались в зале. Их беседе не мешало то, что вокруг смеялись, пели, пили, произносили здравицы, ссорились. Они говорили о продолжающейся распре между городом Треве и герцогом Рюттелем, целлерфельдском серебре и о том, что неожиданно захворал молодой граф Вермандуа; однако не замечали, что перебивают друг друга и порой, отвлекаясь, цепляясь к молодым служанкам, теряют мысль на полуслове.
Лео, окликнув, поманил к себе простоволосую девицу-плясунью, что шла к выходу из зала, ловко уворачиваясь и от княжеских рыцарей, и от разыгравшихся собак. В ее опущенной руке звонко, чуть дребезжаще подрагивал бубен; привязанные к нему разноцветные ленты, порядком обтрепанные, волочились по полу.
Девица оглянулась, повела плечами; неспешно, давая разглядеть себя, наклонилась за будто бы случайно оброненным медным колокольчиком.
– Лео, Лео, остановись!.. – Вольф со смехом взял бывшего менестреля под локоть. – Мы говорим не о том деле, о котором сейчас ты думаешь…
– Тебя, мой король, думаю, ждет ничуть не менее сладкий подарок.
– Наша жизнь полна искушений, и даже самому чистому сердцем праведнику не избежать их… – Вольф покачал головой, словно вел разговор скорее с самим собой, чем с маркграфом. – Королева Маргарита страдает от этого, а мне не по душе, когда она печальна.
– Кому придет в голову ставить под сомнение правильность твоих решений и искренность твоей любви? – вкрадчиво сказал Лео. Уже позабыв про девицу, повернулся к королю, но Вольф, внезапно, как это бывает с пьяными, почувствовав раздражение и гнев, отставил кубок и поднялся на ноги. Куно Реттингайль тотчас же поднес государю плащ, накинул на плечи.
– Я не желаю об этом говорить, маркграф. Ступай. На сегодня с меня достаточно твоего общества.
– Позволь сказать, мой король – и рассуди сам, – Лео тоже поднялся, понимая, что невместно сидеть в присутствии государя. – Если королевы здесь нет, отчего ей печалиться?.. Да и баронесса Кленце тебе пенять не будет…
– Вот о ней я точно не хочу вести речь. Убирайся.
– Прости меня, государь, за опрометчивые слова и нескромное поведение. Мир тебе, – негромко сказал Лео и низко поклонился. Король нехотя качнул головой, выражая милостивое согласие, и провожал маркграфа взглядом до тех пор, пока он не скрылся за дверями зала. Потом махнул пажу:
– Идем. Я желаю отдохнуть.
Им нужно было выйти к караульной комнате, и, миновав короткий переход, оказаться в одном из домов замка, обустроенном так, чтобы в нем с удобством могли разместиться не только гости, но и многочисленная свита.
Куно Реттингайль следовал за королем, держась справа и чуть позади. Они спустились по одной лестнице и поднялись по другой, вошли в зал, разгороженный деревянными перегородками на несколько помещений. В самом его конце, за полукруглой дверью, располагалась отведенная королю опочивальня.
Паж с поклоном открыл перед королем дверь. В покоях было светло, в камине теплился огонь, разгоняя холод и тьму. Король остановился на пороге, плечом чувствуя, что Куно стоит рядом – и, кажется, даже на цыпочки поднялся, желая посмотреть, что происходит.
В полумраке комнаты девчонка лет пятнадцати бережно разглаживала и так безупречно ровное узорчатое покрывало на широком ложе. Светлое платье, перехваченное узким кожаным пояском, оставляло открытыми ее круглые, чуть покатые плечи. На столе стоял кувшин с вином, кресло было придвинуто к огню.
Паж понял, что теперь следует оставить государя одного, еще до того, как король коротко махнул ему рукой. Остался за порогом, огляделся, приметив скамью, которую и решил перетащить ближе к двери королевской опочивальни, чтобы услышать, если государь станет звать его.