– А после ты непременно приедешь сюда, – закончила Евгения. – В Эрлингене спокойно и безопасно, да и здешние новости доходят в тевольтские земли весьма небыстро…
Анастази коснулась запястья Евгении, благодаря за сочувствие и любовь; княгиня же внимательно взглянула на сестру, побледневшую, похудевшую на лицо за последнее время – и подумала, что теперь не время тревожить ее непроверенными слухами и домыслами.
…Промучившись весь день головной болью и ознобом, Анастази особенно радовалась теплу огня и вину с пряностями, обильно разведенному водой. Неторопливо беседуя с сестрой и ее фрейлиной, госпожой Лейнинген, слушая, как поют Альма и Вилетта, сама не заметила, как задремала. Проснулась же оттого, что в окно заглядывала полная луна, роняя холодный, тревожный свет. В зале что-то оживленно обсуждали, и первая же фраза – а в особенности знакомый голос, произнесший ее, – заставили Анастази вздрогнуть.
Зачем в Эрлинген явился вальденбургский король?.. Отчего не слышно было колокольного звона и зова серебряных труб? Как могла она не приметить обычной для подобного события суеты?..
Все это она хотела тотчас же выяснить, ибо в зале находились, кроме самого князя и короля Вольфа, ее отец и первый супруг, а также некоторые другие рыцари, дамы и слуги, лиц которых баронесса не могла различить в сгущающемся сумраке, но в это мгновение Торнхельм заговорил снова:
– Что вам непонятно? Он – тот лис, что попался в силки и потом выпутался из них. Тот, за которым ты гнался на вчерашней охоте, барон. Твоя добыча.
Отчего-то было очень холодно; сизая тьма клубилась под потолком, и огонь множества свечей в кованых поставцах не мог разогнать ее. Рихард Кленце, сидевший подле короля Вольфа, вопреки обыкновению, ни словом не возражал вальденбургскому королю; и на лице первого королевского рыцаря застыло презрительно-брезгливое выражение.
– Наверное, за ним следили, когда он возвращался из Хоэннегау. Ранили. Он решил перекинуться – и неудачно! Такому ловкачу – и так не повезло! – продолжал Торнхельм, и Анастази услышала, как с каждым словом растет в его голосе злое, победное торжество. – Посмотрите на его руку и вспомните, как выглядят ловушки на лисиц!
Тогда лишь баронесса, приподнявшись со своего места, увидела, что на скамье у дальней стены полулежит Лео, под спиной у него седельные сумки и свернутый плащ.
Бывший менестрель тоже взглянул на Анастази, но в этом взгляде не было ни радости, ни иного чувства – лишь смертельная усталость и тоска. Потом повернул лицо к собравшимся вокруг людям и попытался улыбнуться – зубы его были розоватыми от крови.
Торнхельм вдруг подался вперед, схватил маркграфа за котту, встряхнул, прошептав что-то такое – злое, грозное, – от чего Лео содрогнулся всем телом, пытаясь вскочить, вывернуться из какой-то, одному ему известной, западни. Лекарь с проклятьем отшатнулся, кровь пошла сильней, закапала на пол.
Анастази бросилась к бывшему супругу, припала к его ногам.
– Оставь его! Оставь, умоляю…
Должно быть, любовь вальденбургского короля к супруге и вправду была сильна, ибо он мгновение промедлил; а Анастази видела его руку, испачканную в крови маркграфа, и не решалась дотронуться до нее. Баронесса чувствовала, что, если сделает это, Торнхельм ее ударит.
– Я не оборотень! – отчаянно прошептал Лео, напрягая все силы, чтобы его услышали. – Кому как не тебе это знать, великий король!
Торнхельм же только снова усмехнулся.
– Здесь нет никого, кто стал бы верить тебе, менестрель.
Лео пытался сказать еще что-то, и Анастази вновь почудилось «оборотень», но сказано это было слишком тихо, а остального она не разобрала. Гетц фон Реель постукивал пальцами по столу; король Вольф отвел взгляд, словно не хотел более видеть фаворита, которому еще недавно столь безоговорочно доверял. Остальные смотрели на маркграфа молча, исподлобья, словно видели впервые.
И разом вспомнились небылицы из тех, что рассказывают на ночь, стращая непослушных детей – будто вальденбургские властители умеют превращаться в волков и иных диких зверей; что, как звери, чуют боль, кровь и колдовство, и так же чуют себе подобных…
В глазах Торнхельма вновь промелькнуло желтое волчье пламя. Он помолчал еще мгновение и добавил с холодной, радостной усмешкой:
– Убейте его и сожгите его замок – так будет правильней всего.