– Сыновей не трогайте, – сказал Лео; глаза у него сейчас были, действительно, как у затравленного и уставшего зверя – злые и в то же время умоляющие. – Они ни при чем…
– А, все время забываю, – в руках вальденбургского короля тускло блеснул клинок. – Вам же невдомек, что не все легенды врут!..
– Нет! Умоляю, что угодно, только не это! Торнхельм, ты не смеешь! – вскрикнула Анастази… и проснулась. Впрочем, явь мало отличалась от сна – такой же поздний вечер, огонь по-прежнему жарко пылает в камине. Разве что помещение – не просторный трапезный зал, а опочивальня баронессы, и ставни окна здесь закрыты плотно, чтобы не впускать в зал лунный свет, а с ним – недобрых ночных духов...
Один из княжеских псов подошел, ткнулся влажным носом в опущенную ладонь. Анастази хотела погладить его – он уклонился неспешно, с достоинством, строго взглянув на нее умными черными глазами.
– Ази, – ласково сказала Евгения, сидевшая у огня с рукоделием. – Как ты себя чувствуешь?
Альма и Венке были здесь же; Вилетта, сидевшая на скамеечке у ног княгини, чинила одну из ее рубашек. Чуть поодаль, в глубине комнаты, госпожа Лейнинген, должно быть, только что отвлеклась от чтения – перед ней стоял поставец с раскрытой книгой.
Анастази повела плечами, все еще не до конца стряхнув с себя дремоту.
– Что за шум на дворе? Что-нибудь произошло?..
– Полагаю, вернулся отряд – князь поутру отправлял их в Энт. Отчего ты так встревожена?..
Евгения снова улыбнулась, расправляя длинную нить, и Анастази вдруг испугалась, что попала из сна в сон, в зачарованное, дикое пространство, из которого и не выберешься, пока не скажешь нужных слов или не пообещаешь, чего обещать нельзя…
– Нет, ничего, милая княгиня. Не следовало мне есть так много мяса. Тяжелая пища, теперь нехорошо…
Она провела ладонями по лицу, желая стряхнуть с себя морок, как паутину, и оглянулась. Альма поняла без слов и, отложив рукоделие, поднялась, чтобы согреть ей еще разведенного водой вина.
Госпожа Лейнинген не возобновляла чтения, видимо, ожидая приказания княгини. Недолгое время в комнате висело тяжелое, вязкое молчание, прерываемое только фырканьем и теплым дыханием собак, устроившихся на полу. Но едва поплыл тягучий запах муската, Анастази не выдержала и вскочила; подошла к окну, потом вернулась к камину.
– Но разве ты не слышишь, сестра?.. Разве не понимаешь?!
– Прошу, побереги себя, Ази…
Ярко, как наяву, припомнился давешний сон, и от дурного предчувствия защемило в груди. Анастази бросилась к дверям.
– Ази! – воскликнула Евгения, поворачиваясь за ней. – Ази, постой же! Ты…
Но Анастази не слышала ее. Спустилась вниз, миновала трапезный зал, остановилась, прислушиваясь к шуму и приглушенным голосам. Сердце грохотало, как кузнечный молот, в груди щемило. Тяжелый, богато расшитый каменьями подол мешал, цеплялся за ступени, грозя падением.
Она остановилась как вкопанная у самого входа в привратный зал. Страшный сон сбывался с удивительным сходством, и вновь показалось, что пробуждение было ложным, а на деле – только морок и лихое, темное чародейство...
Анастази видела Вольфа и князя Райнарта, распорядителей и вельмож, своего отца и своего неистового первого супруга… А против них, тяжело опершись о край скамьи, уронив голову на грудь, сидел Лео. С левой руки, бессильно опущенной, на каменный пол сочилась кровь. Кажется, он и еще был ранен – даже в неверном, мечущемся свете чадящих факелов Анастази отчетливо видела, что темная ткань котты бывшего менестреля влажно поблескивает.
Эрвин поддерживал господина за плечи, чуть поодаль стоял Бранд; меч и плащ маркграфа были у него в руках.
Прибежал лекарь, и Анастази со страхом наблюдала за тем, как он, распоров черную ткань котты, внимательно осматривает раны бывшего менестреля – тот только шипел от боли, когда лекарь нечаянно касался раны. Вся левая рука маркграфа была разодрана, местами до кости, и мокрые ошметки черного рукава мели по полу, оставляя на камне темные следы.
Она не смела выйти из сумрака арки, опасаясь, что ее заставят вернуться в опочивальню, но обернулась, услышав осторожные шаги – то были Евгения и Альма, с ними кто-то еще…
– Маркграф, расскажи нам, что произошло в Хоэннегау, – негромко велел Вольф, и Лео кивнул, поднес руку к груди.