Новые укрепления маркграфского замка возводились со всей возможной быстротой, и в марке шептались, что не иначе как лесные духи помогают новому маркграфу, исправно поставляя камень и лес для нужд строительства, а серебро свое он берет у кобольдов; они же обустраивают его дом, наполняя его дивными и роскошными вещами.
Было в маркграфе – это уже рассказывали вполголоса и почти нехотя, лишь убедившись, что слушающим можно доверять, – что-то жестокое и хитрое, лисье; а шрамы на его левой руке напоминали своим видом отметки от силков, которые смерды ставят на лесных тропах…
Анастази вежливо улыбалась, слушая небывальщину. Купцы пили, ели; хвастались тем, какие чудеса видели и как сумели избежать опасностей, подстерегающих всякого путника на долгом пути от одного побережья до другого…
– Что же барон Кленце? Он ведь тоже был там? – спросила она, стряхнув с себя оцепенение этих мыслей. Если что и достойно воспоминания, то рассказы супруга о битвах, в которых ему довелось сражаться; о том, как гибнут целые города и кровь течет по камням, смешиваясь с водами рек. Эрих фон Зюдов кивнул, двинул по столу полупустой кубок; Флориан поспешно налил еще вина.
– Да, твой супруг был в городе вместе с князем и его людьми; и он в числе тех, кто посоветовал князю сначала сомкнуть вокруг города кольцо, а уж потом вести переговоры. Однако барон не вернулся в Эрлинген. Ему предстоял путь через горный перевал, и дальше, через долину, на юго-запад. Теперь он, должно быть, уже прибыл ко двору графа…
Иоганн Греттер обратился к барону с вопросом, а не потребуется ли в дальнейшем князю помощь – войском или серебром. Анастази же подумала, что с некоторых пор за этим столом слишком уж часто ведется речь о деньгах. Серебро на новый поход, серебро на строительство, подати… А еще странные траты на золотую утварь и драгоценные шелка, благовония и пряности, больше похожие на подарки к помолвке, чем на подношение государю…
Эта мысль пугала больше всего. Что, если отец возымел намерение жениться? У него нет сына, но он еще крепок и, наверное, вполне способен зачать дитя… Но тогда что достанется ей и ее будущему ребенку?..
Возможно, ее отец, так же, как и она сама, не решается сказать о том важном, что влечет его в Хагельсдорф и служит причиной всяческих хлопот. Любя и щадя друг друга, они только усугубляют ложь…
Анастази усмехнулась. Что ж, она дурная жена, мать, и никудышная королева, но любящая дочь. Придется оставить Золотой Рассвет. Но куда идти? В Керн? В обитель в Иденвальде? Где согласятся принять разведенную супругу и маленького бастарда?
И так все полтора месяца со времени возвращения из Эрлингена – тяжелые раздумья и темные, как драконья желчь, сомнения…
Избавиться от нежеланного плода не так уж трудно с помощью настоя душицы, клевера и еще кое-каких трав, если добавлять его по нескольку ложек в питье, или горячих ванн, способных вызвать выкидыш – а лучше то и другое вместе. Альма, опасавшаяся гнева короля, и потому не спешившая возвращаться в Вальденбург, умела делать такие отвары. Стоит сказать лишь слово – и к услугам баронессы розмарин, что следует бросить в подогретое вино или добавить к мясу; шафран, незаменимый в приготовлении густой похлебки…
Существовали также средства и зелья понадежнее, хоть и более опасные, но при одной мысли о залитой кровью постели или омерзительных инструментах повивального дела Анастази становилось дурно. Железо и медь, крюки, веревки, клещи…
Нет. Разве для того она бежала из Вальденбурга, опасаясь ужасов Красной башни, спасая себя и менестреля, чтобы теперь добровольно отдать себя в руки повитухи, орудующей теми же приспособлениями, что и королевские палачи?..
Ей страстно хотелось жить, хотелось прежней беззаботности и счастья. Но явью стали тоска и тьма, одиночество и отчаяние. В один из таких дней – особенно холодный и темный, когда за стенами замка неистовствовала, завывая, точно ведьма, сизая вьюга, – баронесса все же решилась на непоправимое, и велела Альме готовить зелье. Та повиновалась; к вечеру все было готово, и кубок, наполненный отваром, стоял на столе в опочивальне. Когда Анастази вошла, Альма плотно притворила дверь и встала возле, чтобы никто не мог явиться в покои без спросу.
Анастази, остановившись у стола, смотрела на кубок так, словно в нем был яд. Жидкость маслянисто поблескивала и казалась почти черной. Жарко трепетало пламя свечей.