Теперь не праздник, и угощение на столе можно назвать скромным, хотя это лучшие кушанья и вина, которые только есть в королевстве. А за окнами – благодатный, щедрый месяц жатвы, и в окрестностях замка, на склонах холмов, зреет, наливается соками виноград.
Трапеза уже окончена; только что подали сахарное драже и гипокрас. Барон фон Зюдов, барон Эрих Реттингайль и остальные слушают, как новый королевский менестрель исполняет жесту о скитаниях благородного рыцаря де Виенна.
Сидя поодаль, возле камина, Анастази имеет возможность наблюдать за ними со стороны. Однако и на нее саму устремлен внимательный взор, ибо напротив нее, в кресле, более похожем на трон, удобно расположился король Вольф.
Тевольтскому государю подают вновь наполненный кубок. Вольф берет его обеими руками и пристально смотрит на Анастази. Заметив это, баронесса опускает взгляд, как и полагается женщине в присутствии мужчин.
Каминное пламя озаряет ее – темные ресницы чуть подведенных глаз, алые губы, правильный, тревожный овал лица, – и Вольф невольно вздрагивает, вспоминая другую ночь и огонь другого костра.
– Я слышал, ты только недавно вернулась в Золотой Рассвет. Весьма длительное отсутствие! Должно быть, у тебя на то имелись веские причины…
– Ты знаешь обо мне более, чем я сама, мой государь, – отвечает Анастази. – Я и вправду надолго оставила дом моего благородного отца, и вернулась лишь в середине месяца сенокоса. Я желала этого странствия и ощущала потребность в нем, ибо душа моя устала и истомилась.
– Успокоило ли столь продолжительное паломничество твою душу?..
– Скорее да, чем нет, мой король. Я побывала в Иденвальде и Тергау, четыре седмицы оставалась в Керне, разделяя с его обитательницами каждодневный труд и находя утешение в молитве и долгих бдениях. Я также была в Эрлингене, и виделась с моей возлюбленной сестрой. Мне оказали там самый радушный и ласковый прием, который только можно вообразить…
– Что князь и его молодая супруга? – король делает несколько глотков, отводит руку в сторону; Куно Реттингайль тотчас же принимает кубок и отступает. – Живут душа в душу?
– О, лучше чем кто бы то ни было, государь! – Анастази улыбается едва ли не впервые за день. – Сей союз – истинный пример того, как супругам, будь они простолюдины или люди высокого происхождения, следует жить вместе. Позволь еще раз поблагодарить тебя, ибо я помню, что без твоего участия и содействия этот союз мог бы так и остаться чаянием…
Вольф улыбается – сколько бы она ни произносила слов благодарности, всякий раз они ласкают слух, будто впервые.
– Я доволен тем, что твой отец и ты явились по моему зову так скоро.
– Разве должно верным вассалам поступать иначе?..
– Барон долго не давал мне внятного ответа, и многие в Тевольте уже стали думать, что ему не по сердцу мои слова.
– Скорее наоборот, государь.
– И суди сама – разве я хоть в чем-то солгал? Взгляни, какая здесь искусная роспись… и великое множество других, удивительных, затейливо сделанных вещей. Мои люди строго следили за сохранностью этих сокровищ до вашего с бароном прибытия в Ковенхайм, – произносит он. Анастази поднимает на него глаза, и королю чудится в уголке ее губ тень усмешки. – Я знаю, ты неравнодушна к искусству, баронесса… Ази.
– Да, я люблю красоту и ценю тех, кто умеет ее сотворить, – отвечает она, не отводя взгляда от его лица. В глазах короля отблески огня, темная прядь волной падает на лоб.
– Ни за что не поверю, что ты сама не пробовала создать что-нибудь подобное. Миниатюру или хотя бы рисунок углем? У тебя были для этого и время, и возможность, особенно в Золотом Рассвете…
Она улыбается, поправляет ожерелье, ошейником сдавливающее шею. Гранаты вспыхивают кроваво-красным.