Золотое кольцо на ее левой руке ярко блеснуло – круглое, как чашечка полевого цветка: сапфиры, рубины и смарагды точно лепестки, а центром смарагд покрупней. Король хорошо помнил, как подарил ей его после рождения желанного первенца, Отто, принца. Всего лишь семь лет назад.
– Ты сейчас напоминаешь мне тебя пятнадцатилетнюю, – негромко сказал он, поймал ее руку и поцеловал. – Бежала по лесной тропинке – мчалась со всех ног в своем зеленом платье, а я боялся, что вот-вот покатишься кубарем и свалишься прямо в ручей. А у меня не было с собой плаща, чтобы укрыть тебя, если ты вымокнешь… Увижу ли я когда-нибудь тебя степенной и величавой, какой подобает быть королеве?
– Разумеется, увидишь. Когда я стану грузной и некрасивой, мне останется лишь соблюдать степенность и ворчать о том, как переменилось время! И если мое беспрестанное брюзжание тебя утомит, не смей заявлять, что я не предупреждала!
Король лишь усмехнулся. Да, такова Анастази – слишком переменчива, недальновидна, по-девичьи капризна, и, пожалуй, не склонна принимать всерьез даже слова собственного супруга. Ей по душе танцы, свет факелов и беспечное веселье, а ему – тишина, лесные своды или бесконечный простор равнин. Он любит одиночество, она же терпеть не может. Ей – золото, блеск, восхищенные взгляды, песни, ему – заботы, немногословная звериная нежность, тишина затерянного в снегах замка…
Но веселость и легкий нрав королевы вновь, в который раз, подкупили его, и, пряча руки под покрывало, чтобы согреться, Торнхельм сожалел о том, что порой недостаточно ласков со своей прекрасной женой.
Анастази переменила позу, устроилась поудобнее рядом с ним, и, обняв ее, Торнхельм сам не заметил, как уснул.
– Мой господин, все уже готово. Королева и герцог ожидают вас, – осторожно и негромко проговорил Удо. – Герцогиня Рюттель еще на прогулке, но за ней уже отправили слуг.
В небольшом каминном зале с расписными, наполовину белеными, наполовину окрашенными красной охрой стенами короля встречало тепло и свет множества свечей в высоких поставцах; против двери, в которую высокорослому Торнхельму приходилось входить слегка пригибаясь, располагалось большое окно с вырубленными в стене каменными скамьями, где обычно сидели, ожидая указаний, слуги. Сейчас оконную нишу занавесили плотной тканью, не пропускающей в помещение холод.
В этот зал допускались только самые близкие королевскому семейству вельможи и челядь, и здесь можно было вести спокойно самый конфиденциальный разговор, не опасаясь, что о сокровенных чаяниях и замыслах станет известно раньше времени.
Свен прохаживался взад-вперед, разглядывая роспись на стенах, Анастази сидела у огня. Альма принесла госпоже рукоделие, но это занятие интересовало королеву куда меньше, чем блеск драгоценных камней в перстнях, которые она рассматривала, слегка улыбаясь.
– Вы так и не рассказали нам, герцог, что такого необычного произошло во время недавней охоты, – заговорила Анастази, когда украшения ей наконец наскучили.
– С твоего дозволения я продолжу, моя королева! Да, оказалось, что охота не закончилась в то мгновение, когда юный Удо, которому наш повелитель, как мы все знаем, весьма благоволит, привязал убитого лиса к своему седлу. Мы направились обратно к Вальденбургу, ибо день сменился вечером, и воздух сделался синим, будто кто-то разлил вайду, и уже въехали в Эсвельский лес, когда дотоле покорная лошадь мальчишки взвилась на дыбы...
– О, какое ужасное происшествие, – Анастази покачала головой. – Я так привязана к этому смелому мальчику… Но, как я понимаю, все обошлось благополучно?..
– Прошу простить меня за то, что заставила вас ждать! Мой король… дорогая сестра… – едва войдя в зал, Евгения поклонилась королю и королеве, потом откинула капюшон со своих пушистых темно-русых волос, подвязанных узкой атласной лентой, бросила на стол варежки, расшитые сложным, многократно повторяющимся узором из алых, белых и синих луговых цветов. – Ох, как же там красиво сейчас! Но я вся продрогла…
Служанка приняла у нее плащ и накидку. Евгения устроилась в кресле у камина, протянув к огню озябшие руки.
– Как, герцог, ты не уехал?