Она нахмурилась, вспоминая, как накануне вечером, когда муж вошел в спальню и сообщил ей, что в Вальденбурге ждут гостей, высказала ему все, что об этом думает. Король же лишь отшучивался – дескать, мне известно, ты не слишком дружна с его величеством королем Тевольтским и Ихальдебургским, хоть причина этой неприязни и непонятна. Разве что его благорасположение к тебе тому виной, моя прелестная женушка?..
Анастази не желала отвечать.
– Я согласен – нынешний Вольф совсем не похож на того чистого помыслами юношу, с которым я когда-то заключил мирный договор, – наконец уже более серьезным тоном сказал Торнхельм. – Он скоро покинет Вальденбург, и, обещаю, никогда больше не появится здесь без предупреждения. Хорошо, Ази? Договорились?
– Пусть будет так.
Едва выслушав супруга, она быстро задула свечу и свернулась калачиком. В спальне было тепло, но королева все равно поплотнее закуталась в одеяло, и предпочла не отвечать на намек, когда Торнхельм обнял за плечи, придвигаясь ближе.
…Евгении нынешний вечер принес радость: из Ферна возвратился герцог Лините. И, хотя она еще не успела повидаться с ним и расспросить о новостях, на щеках ее появился легкий румянец, глаза блестели, с губ не сходила улыбка. Червлено-розовое платье, золотые нити в темно-русых волосах, распущенных под тонкой, почти невесомой накидкой – герцогиня была что цветок водосбора, готовый раскрыться навстречу ласковой и любящей руке.
Ее старшая сестра – как всегда, в алом, зеленом и золотом, – обладала совсем другой прелестью, заманчиво-обворожительной, способной совлечь с пути и погубить. Расцветающие золотые ветви, плоды граната и винограда на ее одеждах полыхали рыжим огнем – тем, что, должно быть, всегда горел в ее сердце, приманивая воздыхателей, точно мотыльков.
Справа от королевы неспешно шел кот, бесшумно ступал широкими лапами, равнодушно поглядывая по сторонам. Анастази удерживала его на тонкой золотой цепочке, прикрепленной к алому кожаному ошейнику – скорее красивый пустяк, чем необходимость, ибо лесной зверь давно привык жить рядом с людьми и уделял большинству из них ровно столько внимания, сколько обласканный судьбой восточный владыка – своим самым ничтожным рабам.
Королева и герцогиня появились в Большом зале почти одновременно с гостями. Удо, ожидавший у самых дверей, склонился перед дамами в низком, почтительно-восхищенном поклоне. Королева отдала пажу золотой поводок, но коту не понравилась эта перемена, а может, показалась оскорбительной необходимость подчиняться кому-то, кроме госпожи. Склонив голову, он уперся широкими лапами в пол, выпустил когти, не давая себя увести, и Удо вынужденно последовал за королевой, не желая длить эту заминку.
Евгения, увидев среди окруживших короля Торнхельма придворных герцога Лините, едва заметно кивнула ему, улыбнулась – одними глазами, чуть опустив ресницы, – в ответ на столь же незаметное для других, нежное приветствие.
Вольфу предоставили почетное место – ближе к камину, у круглого стола, прямо напротив короля Торнхельма. Долговязый Куно Реттингайль, паж тевольтского короля, застыл позади кресла, держа на руке отделанный беличьим мехом плащ, который Вольф, едва войдя в зал, небрежно сбросил с плеч, словно прекрасная вещь не имела для него никакой ценности. По правую руку от короля усадили Гетца фон Рееля, его распорядителя – грузного, внушительного вида мужчину; по левую расположился Лео Вагнер. Ближайшие сподвижники Вольфа сидели молча, не глядя друг на друга, не поддерживая беседы.
Подчеркнутая сдержанность обращения между ними была вполне объяснима: в Королевском совете голос графа фон Рееля, хозяина больших виноградников на юге и густонаселенных земель на правом берегу Рейна, был голосом родовитых дворян, вернейших вассалов короля. Большинство из них на дух не переносили Лео Вагнера, однако король явно жаловал безродного выскочку, и двору приходилось до поры до времени с этим мириться.
– Не могу не восхищаться твоей прекрасной супругой, дорогой брат! – с этими словами Вольф поднялся со своего места, сделал несколько шагов навстречу королеве, что, по тевольтскому обычаю, было проявлением высшего расположения; поцеловал королеве руку. – Но восхищение мое омрачает досада, ибо всякий раз, глядя на нее… Я понимаю, какой непростительной оплошностью с моей стороны было позволить баронессе покинуть наше королевство!