– О том, что вы можете заплатить за это слишком дорого, особенно ты, Лео. Подумай о последствиях. Если ты считаешь, что кто-нибудь из ее поклонников, будь то король Торнхельм или твой господин Вольф – не улыбайся так, я все прекрасно знаю об особом расположении твоего короля к моей сестре! – помилуют тебя, то сильно ошибаешься. Тебя вышвырнут на обочину жизни нищим и никому не нужным калекой – и это самое меньшее, что может с тобой случиться!
Договаривая эти слова, она чувствовала их бессмысленность, потому что он попросту не желал к ним прислушиваться. Смотрел на нее, улыбаясь, и Евгения видела, что он давно все для себя решил, и упивается своей влюбленностью, словно это лучшее вино из королевских погребов.
Она встряхнула его руку и прошипела:
– Лео! Смотри, ложью свет пройдешь, да назад не вернешься!
Он только рассмеялся, поднимая руку, чтобы она могла пройти под ней, поклониться сначала вправо, потом влево. Обернулся вслед, опустился на одно колено.
Музыка смолкла. Евгения стояла, глядя на Лео сверху вниз. Лео медленно разжал руку, поцеловал ее тонкие, красивые пальцы и отошел к столу. Залпом выпил вино.
– Похоже, зиме действительно пришел конец, даже в здешних суровых краях, – сказал Вольф и поднял кубок.
…Приметив, что Альма направилась к выходу из зала, Лео выждал несколько минут и последовал за ней. Позволил уйти вперед, и шел не торопясь, не желая быть замеченным. Поднялся по лестнице, остановился возле узкого окошка-бойницы. Слышал, как Альма разговаривает со своей госпожой, а потом служанка, видимо, закрыла дверь; наступила тишина. Помедлив некоторое время, Лео вывернул из-за угла, подошел к высокой полукруглой двери, украшенной повторяющимся резным узором из переплетенных листьев и цветов, синих, красных и зеленых – не ярких и навязчивых, как в большинстве замков, в которых ему доводилось бывать, нет. Неизвестный мастер использовал цвет деликатно, лишь слегка намечая тон, так, чтобы прожилки и естественные узоры дерева проступали сквозь слой краски. Подобное внимание к природной красоте пришлось Лео по вкусу, ибо в иных краях творцы и мастера слишком увлекались умозрительными красотами, презирая и страшась всего, что, по их мнению, опасно сближало человека с животными.
Но Лео не знал в себе противоречия между телом, разумом и духом, и недоумевал, почему об этом так любят говорить с церковных престолов или в напыщенных королевских посланиях. Почему бы не восхвалять жажду жизни, прославлять мир, а не отгораживаться от него…
Здесь же, по-видимому, не боялись ни леса, ни ночи, и в чести была прежде всего изящная и дорогая работа; Лео оценил прихоть художника столь же высоко, как ценили, должно быть, и сами хозяева замка. Несколько раз провел пальцами по цветам и стеблям, раздумывая, что скажет, когда войдет в эту комнату.
Дверь открылась, и Альма, не ожидавшая увидеть кого-либо возле самой королевской опочивальни, ахнула и отшатнулась, но быстро справилась с собой, внимательно посмотрела на Лео.
– Что вам угодно?
– Я зашел справиться о здоровье королевы, – сказал Лео. – Мы все обеспокоены ее самочувствием. Она так скоро оставила праздник…
Альма была неглупа, знала, кому служит Лео, и ей показалось, что эти вопросы как-то связаны с давним интересом Вольфа к Анастази. Поэтому она помедлила, подбирая слова, и лишь потом ответила:
– Ваше беспокойство совершенно напрасно и даже чрезмерно. Королева Анастази вполне здорова, однако желает побыть в одиночестве. Будет лучше, если вы не станете ее тревожить и вернетесь в Большой зал, к остальным гостям.
Как бы не так, подумал Лео. Альма молчала и не двигалась с места, ожидая, когда он уйдет, и он сказал:
– Владыка Вальденбурга приказал мне кое-что передать королеве. Если бы я мог увидеть ее…
– Вы можете передать это мне, – спокойно сказала Альма. – И не сомневайтесь, я ничего не утаю от госпожи.
– Послушай…
– Я сейчас вернусь, и вы скажете мне все, что хотели сообщить королеве. Вас ведь не затруднит промедлить еще несколько мгновений, раз уж вы оставили своего сюзерена, вино и угощение ради того, чтобы выполнить поручение моего господина?
Кажется, легкое презрение звучало в ее голосе – намек на то, что он переходит границы дозволенного; ибо, по сути, он такой же слуга, как и она.