Менестрель вынужден был согласиться, что вышивка и впрямь выполнена очень искусно, в выбранных же мотивах чувствуются не только мастерство и богатство воображения, но и деликатный нрав вышивальщицы.
– Искусные золотошвейки сами ценятся на вес золота. Но, моя госпожа… Королевская милость, при всей ее несомненной правоте, не должна вызывать нареканий у тех, кто приносит королевству доход. Не отнимай у глупого кузнеца все.
Менестрель сразу же поспешил сгладить неприятное впечатление, которое, должно быть, произвели его слова, и, склонившись перед королевой, так, чтобы присутствующие ничего не заметили, быстро дотронулся до ее руки, спокойно лежавшей на подлокотнике кресла.
Он бы поцеловал ее, но сейчас это желание было неисполнимо.
– Я услышала тебя, Лео, – сказала Анастази, уже не глядя на него, и менестрель понял, что его слова произвели не совсем то действие, на которое он рассчитывал. – И я непременно учту то, о чем ты мне сказал. Но налоги и войны – это ваши, мужские дела, а я всего лишь королева и женщина. Мое дело – проявлять милосердие и помогать страждущим, раз уж мужчинам недосуг… Да и спасти невинность от посягательств…
В ее устах слова о целомудрии и посягательстве на невинность звучали довольно неубедительно, словно заученный без всякого понимания урок, но чувственно, как будто она играла с ним – а может, просто хотелось так думать, оттого, что он ныне видел в ней любовницу, а не королеву?
– Кому еще заступаться за обездоленных и сирот, как не тебе, моя госпожа? Ты властительница, и все твои подданные для тебя точно дети – а какая мать позволит, чтобы над ее детьми творили несправедливость?
Анастази, ничего не ответив на эту лесть, сделала Фогелю знак рукой.
– Вели позвать их.
Лео, поняв, что лучше сейчас не раздражать королеву пустой болтовней, поклонился и отступил назад, стал чуть позади ее кресла.
– Может быть, он не так уж и притесняет ее, – прошептала королева менестрелю перед тем, как просители вернулись в зал. – В конце концов, даже такой дурень должен понимать, что девицу можно отдать замуж с выгодой для себя. Но мальчишка слаб, и вряд ли побои пойдут ему на пользу. Этот простец выколотит из него последний ум и только-то…
…– Имущество отца должно переходить к сыну, а если сын слишком юн – к старшему мужчине в роду. Так тому и быть, за исключением малой доли, что причитается родной дочери. Но ради твоего искусства, девица, королева не оставит твою мольбу без внимания. Ты отправишься в Кернский монастырь и возьмешь с собой брата. Там продолжишь обучение ремеслу, а мальчик получит воспитание и уход – в счет своего наследства; и это будет справедливо. Когда он вырастет, то сможет жить по своему усмотрению. Настоятельница, госпожа Менк, станет вам второй матерью – и благодарите за это небо, ибо лучшей заботы и более благого примера добродетельной жизни вам не найти! Теперь ступай…
Как только Фогель от имени королевы произнес эти слова, почти потерявшая рассудок от счастья девица, распростершись перед Анастази, с рыданиями поцеловала край подола ее платья.
– Я видела твою работу, – медленно произнесла Анастази. – Она хороша. Но сумеешь ли ты так же красиво расшить не маленькую сумочку, но целое платье?.. Твоего искусства хватит на это?
– О, моя королева, – девушка улыбнулась мокрым лицом, а потом слезы вновь потекли по ее щекам. – Я употребила бы на это все мое умение, если вам угодно…
Анастази прервала ее речь мягким, слегка нетерпеливым жестом.
– Что ж, пусть так. Возможно, тебе еще представится возможность послужить вальденбургской королеве... Отправляйся в Керн и ничего не опасайся. Надеюсь, я не пожалею о своем милосердии…
Кузнец угрюмо молчал, ибо хоть и не вправе был считать себя обиженным – до достижения племянником совершеннолетия большая часть имущества оставалась в его мошне, – но уже успел опечалиться, размышляя о расходах, которые понесет.
Королева подозвала Фогеля и что-то сказала ему. Тот утвердительно кивнул, поклонился, а потом обратился к старосте, не к кузнецу; голос его звучал холодно, словно он жалел для неученого простолюдина лишнего слова.