Так, во всяком случае, говорили в Тевольте, думал Лео, неотрывно следя взглядом за супругами, такого мнения об этом союзе придерживаются король Вольф и королева Маргарита.
При дворе самого короля Вольфа эта чрезмерная открытость, склонность к беззаботным наслаждениям, несомненно, могла бы ей дорого обойтись – да, впрочем, и обходилась, пока король Торнхельм не стал ее щитом, взяв в жены, своей силой и словом оградив от посягательств и сплетен.
– Мой милый Торнхельм, заметил ли ты, что герцогиня Лините давно уже не сопровождает своего супруга, предпочитая проводить время в Ферне? Следует ли нам, в таком случае, считать их брак… изжившим себя?
Королева произнесла эти слова тихо, отвечая кивком головы на поклон герцога Свена Лините. Евгения Рюттель стояла рядом с ним, и от взгляда Анастази не укрылось, как, кланяясь, герцог нежно касается руки герцогини.
Торнхельм, однако, ничего не ответил, и Анастази не стала продолжать – ей всего лишь хотелось обратить внимание мужа на эти, и так довольно очевидные обстоятельства. Кроме того, она хорошо знала, что он не имеет привычки спешить в обсуждении важных вопросов.
Воистину, сейчас не место и не время для подобных речей. Она заговорит об этом позже, когда они останутся наедине, и Торнхельм, ублаготворенный трапезой и представлением, будет расположен к беседе.
Анастази никогда не спрашивала сестру, жалеет ли та, что позволила чувствам возобладать над разумом и вступила в любовную связь с герцогом Лините. Королева не сомневалась, что Евгения не станет лукавить, но отчего-то не решалась начать разговор, и в конце концов перестала об этом думать, сочтя, что, должно быть, нужные слова не находятся оттого, что выспрашивать о подобном неуместно.
Именно из-за этой много лет длящейся связи Евгения оказалась вдали от родного дома и всего, что привыкла называть своим. За четыре года пребывания в Вальденбурге она ни разу не видела свою единственную дочь, и это является самым ужасным последствием ее необдуманного поступка. Однако просить о свидании означает возобновить переговоры с ненавистным мужем, а она даже вспоминать не желает о годах, проведенных в замке Беллераух. Она по-прежнему жена герцога Оливера Рюттеля – и, в отличие от него, лишена возможности самостоятельного выбора. Разве что только при участии своего сюзерена. Расставание с герцогом было отнюдь не мирным, имущественные вопросы не улажены, и на родину возвращаться небезопасно, ведь в землях, держащих руку короля Вольфа, герцог вполне может преследовать ее как неверную жену и наказать так, как сочтет нужным…
По знаку распорядителя распахнулись двери, и музыканты вошли в зал, друг за другом, разодетые в самые яркие свои одежды; бубенчики, пришитые к подолам их недлинных, выше колена, туник, мелодично позвякивали. Двое из них пели, сопровождая пение игрой на гитерне и тимбре, остальные играли на различных музыкальных инструментах или жонглировали, демонстрируя свою ловкость. Сначала прозвучала «Легенда о рыцаре Эльстраме», а потом, неожиданно для всех – «Вчера наш король приехал в Леден», которую Торнхельм особенно любил, несмотря на то, что сложили ее не при дворе.
– Остается лишь подивиться предупредительности Лео Вагнера, который, несомненно, подучил музыкантов сыграть ее именно теперь, – прошептала сестре Евгения. – Во всяком случае, я бы ничуть не удивилась, если бы это оказалось именно так, ибо никогда еще не слышала ее звучащей во время большого праздника.
Королева успела заметить, как поморщился Себастиан Фем, главный сокольничий ее супруга, считавший, по-видимому, что простонародным песням не должно украшать королевское пиршество.
Поняв, что королева наблюдает за ним, он, впрочем, тут же принял подобающий вид – бодрый и залихватский, насколько позволял его возраст, словно похождения молодых и неродовитых ратников, воспеваемые простым, далеким от придворной изысканности языком, и вправду пришлись ему по душе.