Счастье не терпит огласки, от палящего зноя гибнут даже самые стойкие цветы. Потому молчи о сладостной награде, которую снискал. Пусть твои уста будут немы, даже если сердце переполнено счастьем, а тело – томлением в ожидании новой встречи!
…Анастази, по-видимому, тоже помнила об этом первом правиле любви, и не оказывала Лео ни единого знака внимания, ни одного жеста сверх положенных безразличной вежливостью. Но судьба, как известно, благоволит упорным и верным любовникам. Однажды королева пожелала выехать на прогулку в сопровождении нескольких фрейлин и пажей. В пути их застигла буря – одна из тех мрачных, неистовых бурь, что случаются весной как напоминание, что всякая радость преходяща, – и на сей раз Анастази и Лео действительно отстали от остальных. Когда после изматывающих скитаний по лесу, продрогшие и усталые, они наконец выбрались к охотничьей хижине, приютившейся на самом краю густого ельника, ни у королевы, ни у менестреля как будто не было и мысли о том, какую службу может им сослужить это скромное убежище.
– В такую непогоду может показаться, что здесь тепло, – вздохнула Анастази и сбросила тяжелую, промокшую насквозь накидку. – Но хорошо бы все же развести огонь…
Возле стены обнаружилась вязанка хвороста и небольшой запас дров, которые, по счастью, оказались сухими. Лео собрал ветки помельче, сложил в очаг. Взял трут и огниво. Анастази наблюдала за менестрелем, не стесняясь, ибо, кроме него, любоваться здесь было решительно нечем – всю обстановку составляли тяжелый, грубо сколоченный стол, пара лавок, охотничий скарб и несколько глиняных сосудов, заглядывать в которые у королевы не было никакого желания.
Лео долго возился с огнивом. Искры сыпались и затухали. Но вот наконец показались алые язычки пламени, хворост затрещал, и Лео подбросил в огонь еще сухих веток, терпеливо подкармливая его. Сумерки постепенно отступали, прятались по углам.
– Скоро здесь станет тепло, моя госпожа, – менестрель выпрямился, отряхнул с ладоней щепки. – Но ты, должно быть, совсем продрогла! У меня есть еще кое-что, что непременно тебя согреет… Совсем позабыл.
Он вышел и тотчас же вернулся с небольшой фляжкой, откупорил ее, почтительно подал королеве.
– Прошу, угощайся.
Анастази, поколебавшись мгновение, взяла фляжку из его рук и пригубила.
От нескольких глотков терпкого, крепкого красного вина кровь, кажется, и вправду побежала по жилам резвей. Королева придвинулась ближе к огню. Спохватившись, протянула флягу менестрелю:
– Выпей и ты, Лео. Ты, должно быть, замерз не меньше, чем я.
Лео смотрел, как нежный румянец окрашивает ее щеки, как она протягивает ладони к очагу; зябко поводит плечами, сбрасывая холод, точно надоевшую одежду. Прислушался – непогода по-прежнему бушевала, обрушивая на крышу и стены потоки воды, колотила наотмашь, так, что маленькая хижина содрогалась; ехать дальше нечего было и думать, они остались одни во всем свете, где не было ни других мужчин, ни иных женщин, и непростительной глупостью стало бы не воспользоваться такой удачной ситуацией.
Очередной порыв ветра встряхнул домик, хлопнул неплотно прикрытой ставней. Анастази встревоженно обернулась, и Лео поспешил прочнее прижать задвижку. Стало тише, и можно было слышать, как в дальнем углу дробно перестукивают капли воды, падая на пол, а под навесом, пристроенным к стене хижины, привязанные лошади фыркают, переминаются с ноги на ногу.
Короткое затишье странно подействовало на королеву и менестреля. Взгляды их встретились; в это мгновение любовники пожелали одного и того же. Анастази вскочила, словно в испуге, но Лео уже был рядом, обнимая, прижимаясь губами к губам.
– Что творишь, Лео! Никогда бы не подумала, что ты…
– А чего бы ты хотела от меня, моя прекрасная королева? Слез, песен? – смеясь, прошептал он. Она быстро отвернулась, словно не желая его видеть; длинная, нежная шея в вырезе алого платья была столь притягательна, что Лео, не тратя времени на слова, осыпал ее настойчивыми, жадными поцелуями.
– А если кто-нибудь войдет? Если нас застанут вместе, Лео?..