СТЕПАН ИВАНЫЧ. А чегой-то: никогда не росло, а вдруг выросло?
АГРОНОМ. Перестройка, Степан Иваныч.
СТЕПАН ИВАНЫЧ. И чего теперь?
АГРОНОМ. Посидите тут, сейчас узнаю.
Уходит, возвращается
Убирать надо, Степан Иваныч!
СТЕПАН ИВАНЫЧ. Да ну!
АГРОНОМ. Честное слово.
СТЕПАН ИВАНЫЧ. Побожись.
АГРОНОМ. Век воли не видать.
Диалог 19. В магазине
ПОКУПАТЕЛЬ. Почем кроссовки?
ПРОДАВЕЦ. Семьсот рублей.
ПОКУПАТЕЛЬ. Продайте, пожалуйста, за червонец шнурок — удавиться.
Диалог 20. Христос и собрание
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Слово имеет Христос.
ХРИСТОС. Люди! Я сын божий…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Регламент!
ХРИСТОС. Я еще не сказал.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Сказал.
ХРИСТОС. А я хочу еще.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ (народу). Ну что, дадим ему еще?
НАРОД (хором). Пошел вон!
ХРИСТОС. Люди! Вы братья!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Уважайте собрание.
ХРИСТОС. Побойтесь Бога!
Христосу отключают микрофон.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Товарищи! В президиум поступила записка с предложением Христа распять. Поскольку других предложений нет, ставлю вопрос на голосование. Кто «за»? Ну, подавляющее большинство!
Жизнеописание
В том доме, что напротив «Эрмитажа»
(Но не исключено, что рядом с ним),
Жил некто по фамилии, ну, скажем,
Пафнутьевский, а может быть, Ильин.
Он, кажется, работал инженером,
А может, и бухгалтером служил,
Не числился в последних, не был первым
И был всегда прописан там, где жил.
Он брал в заказе рис, продел и шпроты,
Читал «Советский спорт» и «Крокодил»,
И за права индейского народа
Боролся, и на выборы ходил.
Он был женат — возможно, и вторично,
Дочь привозил учиться макраме,
Предпочитал «Перцовую» «Столичной»,
Но пил, что есть, и был в своем уме.
Когда он умер, не пожив на свете
И не сглотнув обыденности ком,
Заплакала жена, зашли соседи,
И на венок расщедрился местком.
* * *
Ты мне нравишься, девчонка из соседней средней школы,
пробегающая мимо с легкой сумкой на плече —
нравится твоя походка
и каштановая челка,
нравится твоя улыбка,
и фигурка,
и вообще!
Но иду я нынче с рынка, у меня в руке авоська,
и в другой руке авоська,
и еще одна в зубах.
У меня была получка,
у меня жена и дочка,
сто халтур, аспирантура, гоголь-моголь, Фейербах!
Оттого-то мимо, мимо ты летишь в весеннем свете,
и в ребро меня, похоже, зря пихает сатана:
я махнул бы вслед рукою —
да в руках авоськи эти,
я бы крикнул: «Стой, девчонка!» —
да в зубах еще одна!
Давали колбасу. Михал Иваныч Глинка,
Поднявши воротник, встал крайним и вздохнул
О том, что денег нет, что допекает жинка,
А худсовет опять «Руслана» завернул.
Молчал угрюмый Фет, а перед ним Чайковский
«Лаванду» в пятый раз насвистывал в усы,
И о фон Мекк мечтал, согревшись папироской,
И вкус припоминал копченой колбасы.
За ним глотал слюну народу неизвестный,
Воспеть успевший БАМ, КамАЗ, Экибастуз,
Державин Гавриил и Федор Достоевский,
Уж лысый, но еще не принятый в Союз.
За Федором дремал, мечтая об окрошке,
Художник Левитан, укутавшись тепло
(С сороковых годов — под псевдонимом Кошкин,
Что до сих пор его ни разу не спасло).
Так, двигаясь гуськом за физиком Поповым,
Ушедшим в сторожа тому семнадцать лет,
Они топтали снег, бранили Бирюлево,
Честили холода и крыли Моссовет.
Но понапрасну их во все места продуло
Поскольку подошел стоявший впереди
Прозаик Лев Толстой, приехавший из Тулы,
С кошелкою в руках, женою и детьми…
