Когда Жан-Поль пришел, Улоф уже был здесь. Тогда они еще не знали друг друга. Улоф видел, как француз опорожнял стакан за стаканом. Внезапно рядом с ним оказалась черная девица и что-то прошептала ему на ухо. Жан-Поль привлек ее к себе и поцеловал в плечо, но она вырвалась и отбежала из освещенного пространства в темноту, так что ее фигуру едва можно было различить. Жан-Поль поднялся со стула и последовал за ней. У Улофа возникло какое-то неприятное предчувствие. Смутно сознавая, что со стороны он выглядит глупо и что виной всему его проклятая неопытность, он все же пошел следом за ними. В слабом свете луны они казались ему двумя неясными тенями.
Вдруг девица резко толкнула Жан-Поля и подставила ему ножку. Он упал навзничь, и тотчас же из кустов выскочили несколько человек и потащили его в заросли. Улоф рванулся вперед. Он увидел двух молодых негров в темных рубашках и джинсах, стоящих на коленях перед распростертым телом француза. Один прижимал его руки к земле, а другой методично обшаривал карманы, лишь время от времени отвлекаясь для того, чтобы успокоить ударом в живот пытающуюся высвободиться жертву. Улоф почувствовал, как в нем закипает ярость, и бросился на выручку. Один из грабителей, тот, что шарил в карманах, оставил свое занятие, выпрямился и вынул нож. Улоф пришел в бешенство, издал боевой клич и ударом каратэ в пах уложил его. Другой выпустил француза и попытался сбежать, однако Улоф, продолжая кричать, как разъяренный зверь набросился на него и сильным ударом ребром ладони по шее сбил с ног и его. Лишь тогда злоба начала понемногу утихать; он опустил руки и обернулся. Жан-Поль уже успел подняться и стоял теперь лицом к лицу с ним.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Улоф Свенссон. Только вот по-французски я не особо…
— Зато сам ты парень — что надо,— сказал Жан-Поль. Он, казалось, совсем протрезвел.— Сволочи, пытались отобрать все деньги, что я заработал за эти треклятые пять лет в аду. Наверняка они знали, что я сегодня получил расчет. Гады!
Он подошел к стонущим, корчащимся на земле грабителям и плюнул каждому в лицо. Черные лица сливались с черной африканской ночью. В кустах трещали цикады, невдалеке надрывался транзистор. Взяв Улофа под руку, француз повел его обратно в бар. Там он вынул из нагрудного кармана ручку, блокнот, что-то написал и, вырвав листок, протянул его Улофу.
— Здесь я записал свое полное имя и адрес, где меня можно будет найти, когда я вернусь обратно в Париж. И черт меня побери, если я не поступлю так же, как та золотая рыбка, которую отпустили обратно в море. Если подвернется удобный случай, клянусь, что исполню любые три твоих желания.— Тут он весело рассмеялся.— Если, конечно, смогу и это не будет стоить слишком много бабок.
Именно этот листок и навел Улофа Свенссона на мысль попытать счастья и попробовать дезертировать из Иностранного легиона. Год нещадной муштры закалил его до такой степени, о какой прежде он не смел и мечтать, а также вселил в него непоколебимую уверенность в собственных физических возможностях. Однако, с другой стороны, эта жуткая в психологическом отношении обстановка постепенно уничтожила в нем все те чувства, мысли, побуждения, наличие которых могло бы помочь ему после пребывания в Легионе снова влиться в нормальную человеческую жизнь. Именно сознание этого и заставило его в конце концов решиться на побег. Удобный случай представился во время очередной стычки с ливийцами. Лежа в укрытии за невысокой стеной, он ждал приказа об атаке или отходе. Прошло несколько часов, а приказ все не поступал. Никого из товарищей не было видно; кругом ползали одни лишь ливийские танки. Он остался совсем один.
За две недели он умудрился добраться до Парижа. Денег хватило только на рейс Алжир — Дакар — Лиссабон; дальше, пешком и на попутных машинах, он двинулся через Пиренеи. Он ехал в «лэндровере», на сельском автобусе, трясся под брезентом груженной бананами тележки, запряженной осликом, плыл зайцем на грузовой барже, несся по скоростной трассе в роскошном «мерседесе», за рулем которого сидела дочка миллионера, и наконец оказался в компании с двумя рысаками в кузове грузовика, который шел в местечко Мейсон-Лаффит неподалеку от Парижа, где должно было состояться дерби.
Жан-Поль принял его хорошо. Правда, сперва он никак не мог понять, кто это, однако потом удивление сменилось самым сердечным радушием. Слушая Улофа, он время от времени улыбался, кивал и наконец с шутливой торжественностью воскликнул:
— Мой дом — твой дом. Можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь.— И вот он жил здесь уже три дня.