Он выпрямился, откинулся на спинку стула и принялся, рискуя упасть, раскачиваться на задних ножках, не сводя с Бурье задумчивого взгляда. Наконец он отхлебнул глоток вина, стремясь избавиться от неприятной сухости, появившейся вдруг в горле, и заговорил:
— Теперь я прекрасно понимаю, чего ты хотел добиться этим нашим обедом. И я постараюсь все уладить. Однако помни, ни ты, ни твои люди не должны предпринимать ни единого шага без того, чтобы поставить меня в известность, а также не должны утаивать от меня ни одной мелочи. Дипломатическая неприкосновенность — это как та священная корова, которую нельзя зарезать когда угодно. По крайней мере, об этом надо предупреждать заранее.
Бурье удовлетворенно рассмеялся:
— Можешь на меня положиться, дружище. Но ведь нам действительно необходима информация. Дело не в том, что нам доставляет такое удовольствие приставать к твоим сотрудникам, мадам Вульф, к тебе самому или вообще к кому-либо. Мы просто хотим добраться до истины. Против высокопоставленного представителя твоей страны совершено жестокое, гнусное преступление. Возникает множество вопросов: почему? каковы мотивы? что это — политическое убийство? ревность? месть? корысть? Мы же ничего не знаем. А дипломатическая неприкосновенность перекрывает нам все те источники, с помощью которых можно было бы связать различные части этой мозаики в единое целое и выяснить наконец правду. Подумай, есть ли в данном случае какой-нибудь смысл в соблюдении статуса дипломатической неприкосновенности, который, кстати, вызван причинами отнюдь не такого рода, есть ли смысл мешать молодому энергичному комиссару полиции Шату в его важной работе. Неужели же голый принцип и соображения престижа важнее, чем достижение истины, какой бы она ни была? Кроме того, разве само понятие дипломатической неприкосновенности не предполагает сначала выяснения того, о чем здесь идет речь, выяснения степени важности данного дела? Убийство — сама по себе вещь серьезная, особенно если предположить, что оно является звеном в игре великих держав. Однако оно вполне может оказаться и результатом простого человеческого конфликта, то есть частным делом, и тогда значение его с точки зрения дипломатической неприкосновенности становится отнюдь не таким важным. Как по-твоему, стоит комиссару Леружу внести ясность в этот вопрос или, по крайней мере, попытаться это сделать? Дашь ты ему для этого шанс?
Он перевел дух, набрал в легкие побольше воздуха и, улыбаясь, продолжал:
— Ведь речь не идет об определении меры наказания или о том, где будут судить убийцу,— у вас в Швеции или здесь у нас, во Франции. Все это касается лишь определения истины.
Тирен одним глотком допил свой бокал, Бурье последовал его примеру. Тирен сказал:
— Сообщи комиссару Леружу, что я попробую добиться отмены дипломатической неприкосновенности в данном случае и что весь персонал посольства будет к его услугам, чтобы он смог производить расследование так, как считает нужным. Но предупреди его также,— он смущенно улыбнулся,— что данное решение может быть отменено в любую минуту.
Тирен и Бурье практически одновременно взялись за ложечки для пудинга и, заметив это, рассмеялись. Тирен продолжал:
— Передай начальнику секретного отдела вашего министерства иностранных дел, чтобы он позвонил мне, а также написал на мое имя аргументированное письмо по данному вопросу. Кроме того, разумеется, потребуется также и личная встреча. Мы все уладим, Ален, однако на это уйдет несколько дней.— Он бросил взгляд на часы.— Если он сможет, пусть позвонит мне около трех, составит письмо и приедет ко мне, скажем, где-нибудь в полпятого. Я со своей стороны обещаю действовать так же быстро.
Бурье взглянул на него с благодарностью:
— А теперь… скажи, это будет очень грубым нарушением, если я здесь, сейчас, под твоим наблюдением ознакомлюсь немного подробнее вот с этим?
Он сунул руку в правый карман пиджака и вытащил бумажник, записную книжку в черном кожаном переплете и ежедневник; все они были украшены роскошной золотой монограммой. Положив их на стол, он пододвинул кучку к Тирену.