Жан-Полю моментально все стало ясно; в то же время он был убежден, что этот парень в гестаповской форме ничего не заметил. «Чертова шлюха,— пронеслось у него в мозгу.— Так вот как она решила нам отомстить». Он сразу же вспомнил ее угрозы и плевок с порога в их сторону. Она еще говорила, помнится, что обходит полицию за квартал. А вот позвонить и настучать — это, конечно, ничего, можно. Он проклинал себя, что в припадке шальной откровенности разболтал ей, что Улоф — беглая пташка, спасающаяся от сетей и силков, расставленных ему властями. Ну, да что теперь говорить: что сделано — то сделано. Он заметил, что полицейский насторожился и разглядывает его с явным интересом, и понял, что если не хочет, чтобы подозрения против него окончательно окрепли, то должен немедленно что-то сказать. Он расхохотался и с выражением невинного любопытства, оставаясь при этом внутренне напряженным и собранным, спросил:
— И кто же вам это напел?
Полицейский заметно смутился:
— К сожалению, пока мы этого и сами не знаем. Прочирикав это, она бросила трубку. Но может быть, ты это знаешь?
Этим он явно выигрывал темп. Анонимным звонкам вряд ли придавалось такое же значение, как формальным заявлениям, да еще подтвержденным показаниями свидетелей. Анонимные жалобы наверняка поступали в полицию практически ежедневно — от злых соседей, обманутых девиц, разных мстительных кляузников, завистников, недобросовестных налогоплательщиков. Тем не менее все их надо было так или иначе проверить, поэтому единственное, что Жан-Полю оставалось теперь,— не дать им за что-либо уцепиться, ведь никаких доказательств у них самих не было. Он почувствовал неожиданное облегчение и что-то вроде благодарности Улофу за то, что он так аккуратно застелил свою постель, запер дверь и не оставил после себя никаких разбросанных вещей.
— Кажется, я понимаю, о чем речь,— сказал он и закусил губу так, как будто едва сдерживается, чтобы не выругаться.— Это та шлюха, верно?
— Я же тебе уже сказал, она почирикала пару минут и бросила трубку. Однако ведь какие-то основания у нее все же должны были быть, а?
— Да, конечно. Ей не понравилось, что я заплатил ей чуть меньше, чем ей хотелось бы, поскольку когда она заглянула в мой бумажник, там оказалось далеко не так много бабок, как она, по-видимому, рассчитывала. Она начала выступать, и мне пришлось ее выставить.
— Те-те-те, что за милая сказочка,— заметил полицейский.— Сколько фантазии…
Жан-Поль с достоинством выпрямился, приняв вид оскорбленной добродетели.
— Ты что, считаешь — я вру?
— Этого я пока что не утверждаю,— в тон ему ответил собеседник.— Со временем все выяснится. Нет, в данном случае я имел в виду — сколько фантазии у дамочки, которая выдумала все это, чтобы отомстить за себя. Прячешь кого-то… Зачем ей понадобилось все так усложнять? Она ведь могла придумать тысячу разных других вещей, однако выбрала именно это. И кого же, спрашивается, ты у себя прячешь? Вора? Убийцу? Гангстера? Мафиози? Нет, как видишь, из всех возможностей она выбрала лишь одну — беглый легионер из Иностранного легиона. И далее — подумать только! — она ведь даже сказала, как его зовут. А зовут его Улоф! И хотя в общем-то теперь полиция не особо интересуется этими сбежавшими легионерами, однако как раз меня-то подобные вещи и занимают. Можно сказать, для меня это стало своего рода хобби — ловить этих трусливых подонков, чтобы каждый из них получил по заслугам.— Полицейский самодовольно усмехнулся и забарабанил пальцами по колену.— И вот, когда я ознакомился с этим делом поближе, оказалось, что действительно есть такой парень по имени Улоф, который смылся из Легиона не так давно — грязная свинья, не только нарушившая контракт, соблюдать который следует так же свято, как присягу, но и покрывшая французские вооруженные силы гнусным позором и бесчестием, а кроме того, быть может, причинившая им материальный ущерб.
Жан-Поль внешне слегка расслабился и откинулся на спинку кресла с таким видом, как будто всецело разделял высокопарные излияния собеседника. В то же время мысли его лихорадочно работали. Он сказал:
— Хоть сам я, признаться, и не особо высокого мнения о Легионе, но прекрасно понимаю тебя и разделяю твое мнение. Однако помочь мне вам, к сожалению, нечем.
— Стало быть, ты намекаешь, что девица соврала?
— Не намекаю, а утверждаю.
— А ты знаешь, какие неприятности грозят тем, кто укрывает изменников родины?
— Как бы там ни было, но граждан других стран нельзя в данном случае считать изменниками родины. Дезертирами — да, но не изменниками.