— Сколь! — предложил он.— За маму, а также за эту твою вспышку — может, теперь тебе полегчает.
Потом вдруг разом посерьезнев, он посмотрел на Винге и поймал его взгляд. Взгляд не был бегающим, однако и спокойным его не назовешь — какой-то робкий, неуверенный. Тирен сказал:
— Когда ты звонил мне, то сослался на Мадлен. Вы с ней разговаривали?
— Да, конечно, я спросил ее, почему это вдруг посольство решилось на отмену дипломатического иммунитета. Может, ты мне это объяснишь? Ее ответ был довольно расплывчатым.
— Полиции нужны определенные сведения,— уклончиво сказал Тирен.— С нашей стороны было бы ошибкой избегать сотрудничества с ними. Однако,— и он сделал ударение на этом слове,— все это также должно означать, что мы не расцениваем данное дело как касающееся нас непосредственно. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду…
Винге стиснул зубы и кивнул:
— О'кей. Так что ты хотел у меня узнать?
— Какого ты мнения об отношениях между Мадлен и Вульфом?
Винге был явно удивлен:
— Каких отношениях?
— Ну, она же была его секретаршей. У тебя никогда не создавалось впечатления, что между ними что-то есть еще?
— Ты имеешь в виду…— Удивление переросло в изумление.— Ты считаешь, что Мадлен и Виктор… Нет, Джон, в это я ни за что не поверю.
— Но он…— Тирен попытался придать своим словам некий скрытый смысл. Винге протестующе поднял руку.
— Да нет, можешь быть уверен, у Виктора с Мадлен не было никаких тайн, кроме служебных. Господи,— он даже рассмеялся,— да она ведь отличная девчонка.
В устах Винге подобное выражение звучало как-то фальшиво. От этого гладко прилизанного человечка — классический тип бюрократа со слишком высоким и жестким воротничком, охватывающим худенькую шею, которая, если не считать крупного, похожего на боб, кадыка, мягко переходила в строгий серебристо-серый галстук, в свою очередь исчезающий под лацканами темно-серого в полоску в тон галстуку пиджака,— ждать от такого человека подобного выражения как-то даже не приходило в голову. Однако Тирен уже давно привык к тому, что строгая внешность отнюдь не всегда соответствует тем выражениям и чувствам, которые скрываются за нею. Так, по-видимому, было и в этом случае. Он сказал:
— Конечно. А ты сам — как ты относишься к Мадлен?
— Я же только что сказал. Она весьма приятный человек. Я о ней самого хорошего мнения. И — я уверен — она в этом не замешана.
— А что ты думаешь о Вульфе?
— О своем начальнике не принято думать — с ним просто поддерживают деловые отношения.
— Да-да, разумеется,— Тирен немного помолчал.— А какого мнения о тебе самом был твой начальник?
Винге резко выпрямился, взял бокал и отхлебнул, потом ответил:
— Виктор меня не любил. Я… мне кажется, он хотел от меня избавиться.
— Почему ты так считаешь? — спросил Тирен, нисколько не удивленный этим заявлением. Винге закусил губу, так что видны стали его мелкие передние зубы. Наконец он сказал:
— Он давал мне это понять. Вечно выискивал ошибки в моих отчетах, и даже если ошибки эти были не в конечных выводах, а лишь в данных,— кстати, правильных данных, которые всего лишь не соответствовали его собственному представлению о ситуации и потому сразу же зачислялись им в разряд ошибочных,— все равно он заставлял меня все переделывать. Речь, разумеется, шла не о каких-то намеренных искажениях, однако вносимые изменения затрудняли понимание смысла ситуации. Я не хотел идти на это. Истина ведь всегда остается истиной, а уж конечные оценки — дело самой ОЭСР или кого там еще это касается.
— Что ж, это серьезное обвинение.
— Я могу критиковать, однако вовсе никого не обвиняю. Все это — для пользы дела.
Тирен кивнул, как ему самому показалось, весьма дружелюбно, и сказал:
— Стен, ты помнишь, во вторник во второй половине дня Вульф читал нам какой-то экспромт… ну, о ноте, что ли? Помнишь?
Винге нервно хихикнул:
— Ну да, он, как всегда, шутил.
— Разумеется. Потом Мадлен взяла ключи от машины и поехала выполнять его поручения, а ты сказал, что должен еще прочесть бюллетень ЕАСТ, и тоже вышел. Помнишь?
— Д-да.— Смех умолк.— И что дальше?
— Это я тебя хочу спросить, что было дальше. Ты пошел к себе изучать бюллетень?
Винге разом стал серьезным. Его маленькие ручки принялись судорожно потирать одна другую. Наконец он выдавил: