Мы сошли на берег. Собирая валежник, я подошел поближе к столбам. Они располагались треугольником и очертаниями напоминали застывшие человеческие фигуры.
«Окаменевшие тинюки… Что это такое? И это озеро… какое-то неживое. Надо будет расспросить Ендимера».
Дед, стоя на корточках, раздувал огонь.
— Мучи, — обратился я к деду, когда он, отдышавшись, уселся на траву, — что такое тинюк?
— А, — отозвался старик, словно только и ждал вопроса.
Он стряхнул с чапана лесной сор, уселся поудобнее, а я приготовился слушать.
— Старая история про алманчу Савалея, его добрую жену Пикенеш и трех судей-тинюков, которые сжили со свету эту женщину… Долго рассказывать. — Он покосился в мою сторону.
— Я уже научился слушать, мучи.
— Богатый человек был алманчи Савалей, — начал дед, — и мудрый — ума палата. Знали его в соседних селеньях и бойлыках Серебряной Булгарии, в землях буртасов и мокшей. Но не богатством славился Савалей, а красавицей женой, краше и добрее которой не было, должно быть, во всей Великой Булгарии, что лежала меж четырех рек, называемых Волгами — Великой Волгой, Черной Волгой, Белой и Серебряной.
Звали ее Пикенеш, что значит маленькая красавица.
Жил неподалеку от них, в соседнем селенье, мурза Хундимер.
Худое дело задумал мурза — силой навязать свою любовь прекрасной Пикенеш. Знал он, что алманчи Савалей часто отлучается из дома по торговым делам, и только ждал удобного случая.
Скоро такой случай представился.
Однажды собрался Савалей в дальнюю дорогу, попрощался с домашними. А жене сказал:
— Вернусь через три месяца. Жди меня, береги дочь.
С тем и уехал. А на другой день в дом явился мурза Хундимер, будто и знать не знал, ведать не ведал, что Савалей в отъезде. Поговорил о том о сем, да исподволь и подвел разговор к самому главному: мол, зачем тебе, прекрасная Пикенеш, такой муж? Ведь он не дорожит тобой, оставляет на долгие дни одну, без ласки, без утешения.
— Так и увянешь, не распустившись, как одинокий цветок в сыром лесу! Полюби меня, Пикенеш, уж я постараюсь, чтобы ты была счастлива.
А Пикенеш ему в ответ:
— Разлука любви не страшна.
А мурза сжал кулаки:
— …Вот возьму и распущу слух, что пригрела ты меня, приласкала, пока Савалея дома нет… Что будешь делать? Кто поверит в твою невиновность. Муж первым проклянет!
Переменилась в лице Пикенеш, но ответила спокойно:
— В детстве слышала я сказку про белую лебедь. Плыла лебедь по озеру, белая, величавая, а рядом — серые гуси. И взяла тут гусей зависть: «Мол, отчего мы серые, невидные, а ты, лебедь, бела как снег?» Похватали со дна грязного ила, забросали лебедушку, — и ну на радостях гоготать:
— Вот и ты теперь стала серой! Нечего нос задирать. Такая же, как все!
А лебедушка нырнула в воду, вынырнула — белей прежнего. Нет, сосед, к чистому грязь не пристанет.
Поднялся мурза мрачней тучи:
— Ну, что ж, — сказал, — посмотрим. Еще припомнишь меня, красавица.
И ушел, хлопнув дверью. А Пикенеш и рада. Только на душе осадок остался, да вскоре рассеялся.
Красавица о мурзе и думать забыла: мало ли хлопот по хозяйству, еще дочь на руках.
Но случилась беда.
Как-то взяла служанка-хархам девочку в сад погулять. И часа не прошло — послышались крики. Выбежала Пикенеш, видит: лежит служанка ни жива ни мертва, вокруг люди суетятся, голосят.
— Дочь! — закричала Пикенеш. — Где моя доченька!
Заметалась по саду, заплакала…
Девочки нигде не было. Служанка, очнувшись, ничего толком сказать не могла. Какие-то люди выскочили из кустов, сбили ее с ног, а девочку схватили, та и пикнуть не успела. Унесли…
Рухнула наземь бедная Пикенеш, едва привели ее в чувство.
— Дочь, доченька, — одно только и твердила бедняжка, — где моя дочь?
Верные слуги бросились в погоню за злодеями, да вернулись ни с чем.
Слегла Пикенеш. Не ест, не пьет, ни с кем говорить не хочет. За три дня состарилась, не узнать ее.
…Возвращался Савалей из дальней поездки и еще в дороге прослышал, какая беда стряслась в его доме. Дурная весть — крылатая. Встречные снимали шапки-малахаи, участливо кланялись и, глядя вслед, качали головами.
Словцо-другое долетало до Савалея, но он пропускал их мимо ушей, а однажды, словно иглой в сердце, кольнуло: «Что-то люди таят от меня, не договаривают».
Будучи на постое, не стерпел Савалей, схватил хозяина избы за рукав:
— Ну-ка, говори, о чем народ шепчется. Правду скажешь — не трону, солжешь — худо будет.