— Не серчай на меня, славный алманчи, — сказал понуро хозяин, — не нами слухи придуманы.
— Говори!
— Сказывают люди, будто жена тебя обманула, оттого и наказал вас бог, отнял дочь. Ну, а что и как там…
Не договорил хозяин, страшен был Савалей в ту минуту.
— Молчи, святотатец! — И схватился за кинжал, да вспомнил, что слово дал, и, весь дрожа, опустил руку.
Дома у постели больной жены молча стоял Савалей, потом заговорил — и голос его прозвенел ровно булат под молотом:
— Сердце мое скорбит о дочери. Не смогла ты ее уберечь. Но не об этом сейчас… Честь моя запятнана твоей изменой. Я все знаю, люди зря говорить не станут, слухи сами собой не родятся.
Ничего не ответила ему Пикенеш. Вспомнилась ей угроза Хундимера: «Кто поверит в твою невиновность. Муж первый проклянет. Погоди, еще вспомнишь меня».
— Нет моей вины перед тобой, — проговорила Пикенеш, чуть шевеля губами. — Клянусь… это злые языки…
Но Савалей только головой покачал. Не поверил.
— Слабая женщина — хуже змеи. Я прикажу выбрать тинюков пусть решат, права ты или виновата…
— Тинюки… это слово мне незнакомо…
— Откуда тебе знать, — сказал дед, — все о них давно позабыли. А в древности, решая спор, выбирали трех судей. Даже поговорка такая была: «Справедлив, как тинюк».
— Судьи, значит…
— Вроде того, — махнул рукой мучи. — Судьи тоже бывают разные. Но тинюк — всем судьям судья.
…Объявил Савалей народу, что Пикенеш отрицает свою вину и что дочь будто украли по злому умыслу.
— Сам-то веришь ей? — спросили люди.
— Нет, не верю. Сказано, нет дыма без огня. Оттого и требую суда.
— Дело твое, — ответили люди.
Тут же выбрали троих тинюков, уважаемых старцев-шурсухалов. На месте этих столбов и вершился суд.
Народу собралось видимо-невидимо. Люди не верили, что добрая и скромная Пикенеш могла оказаться изменницей. Встали на свои места тинюки. Впереди на холмике старший, двое — чуть позади.
Старший помолился на восток и начал:
— Люди добрые. Сегодня мы судим женщину, что звалась до сих пор женой алманчи Савалея. Ходят о ней худые слухи. Кто хочет сказать слово, пусть выйдет.
Был в толпе и Хундимер со своими слугами. Едва тинюк кончил говорить, толкнул мурза одного из них. Тот вышел вперед, поклонился.
— Знаю доподлинно, — промолвил он, — об измене этой женщины.
Один за другим выходили на лобное место слуги Хундимера и свидетельствовали о женском бесчестье.
Плакала, слушая их, добрая Пикенеш, а ничего поделать не могла. Кто мог ее защитить. Служанка вступилась было за хозяйку, но ее словам никто не поверил.
Решили тинюки, что виновата Пикенеш. Опорочила мужа и в наказанье за грехи потеряла ребенка.
— Пусть прыгнет в костер, огнем очистит от скверны род славного Савалея!
Развели на берегу костер, подвели Пикенеш.
Люди плакали, глядя на бедную женщину.
— Пощадите ее! — шумели в толпе.
— Мы будем за нее молиться, да простит ее Пюлехсе!
— Не верьте злым наветам!
Но тинюки были неумолимы. Молча смотрели они на Пикенеш. Она гордо шагнула к костру, посмотрела в последний раз на людей, на реку, в которой плясали языки огня, подняла к небу руки:
— Люди добрые, муж любимый!.. Я чиста перед вами. Но я знаю клеветника, того, кто принес нам беду. Мурза Хундимер! Это он оклеветал меня. Вы, тинюки, слепые судьи. Но и на вас есть судья, он все видит. Я, мать и жена, проклинаю вас!
Сказала так и прыгнула в костер. Пламя подхватило ее, подняло высоко до небес, там она и сгинула.
Понял все Савалей, вскрикнул, точно подбитый сокол, и тоже бросился в огонь.
Люди с ненавистью смотрели на тинюков, а те не могут ни шагу ступить, ни пошевельнуться.
— Глядите, глядите, — зашумела толпа.
И все увидели, что тинюки превратились в камни. Сбылось проклятие Пикенеш.
Не ушел от возмездия и мурза. Земля поглотила преступника. А на этом месте образовалось озеро, люди так и назвали его — озером Хундимера.
Сердце у мурзы было злое, жестокое, потому и вода в озере горькая, рыба в ней не водится, трава по берегам не растет.
…Дед поднялся и не спеша спустился к лодке. Я пошел следом. Мы отчалили, старик правил к протоке.
— Вот оно как, ачам, — произнес он поучительно. — Добрые люди оставляют после себя доброе имя, злых поминают лихом. А неправедных судей ждет вечный позор…
