Так пикайк жила, по утрам с подружками щебетала, на солнышко глядела. Однажды стало ей жаль солнышка. Нет у него подружек, одно-одинешенько день-деньской бредет по небу. Верно, скучно бедняжке.
Так подумала, вспорхнула с ветки и полетела. Долго летела, через семь небес. Вот уже и солнце близко.
— Здравствуй, Солнце красное. Верно, тошно тебе в небе одному. Хочешь, я спою тебе песенку?
— Спой, добрая птица, — ответило Солнце. — И как это ты догадалась повеселить меня? Никто еще не жалел Солнца. Я-то всех грею, а меня — никто.
И пропела пикайк Солнцу лучшие свои песни.
На прощанье сказало Солнце маленькой птичке:
— За доброту твою, за веселые песни подарю я тебе новый наряд. Пусть он напоминает тебе о нашей встрече.
Радостная вернулась пикайк домой, в родную рощу. Перья ее сверкали, как лучи солнца. А люди, увидев ее в новом наряде, стали звать «саркайк», что значит птица со светло-огненным опереньем.
И сейчас дружит иволга с Солнцем. Старается быть поближе к нему. Потому и вьет свои гнезда на самых верхушках деревьев. А по утрам дает знать о себе дружку: дескать, все у меня хорошо, все в порядке, порхает над деревом, поет-заливается.
Говорят, деревенское наше солнышко лучшее лекарство от всех болезней. Иволга тоже хворому человеку помощница. Недаром от желтухи у нас лечатся водой, настоенной на ее перьях. Многим помогает.
— Я и сам видел, как лечились чуваши этой настойкой.
— То-то и оно, — ответил дед, — в каждой сказке своя правда.
— А нет ли у тебя еще байки о какой-нибудь птице.
— Как же нет, — усмехнулся дед. — Вот, скажем, о голубе. Она так и называется:
Дед опять вынул трубку, да так и не закурил: уж больно хорошо дышалось под вечер. А тут еще ветерок с полей подул: принес с собой запах чебреца, терпкий аромат разнотравья.
— Ну, так вот, — сказал Ендимер, — хорошего человека иной раз зовут голубем. И не зря. Всякое слово свой смысл имеет. Голубь по-чувашски — кавакарчан, похоже на «кавакарчин» — то бишь голубой человек. В этом вся суть!
Голубь — по преданиям — сын солнца и неба. А северное сияние приходится ему бабушкой. Ты приметь, как переливаются у него на шее перышки, какие цвета, краски! Про голубя всегда говорили, что он весь в бабушку. Верно, и характером пошел в нее, ведь у бабки воспитывался.
Жил он у нее, пока не вошел в зрелые лета, и тогда бабка решила послать его к людям на землю — дарить им добро и правду. Провожая, сказала внуку:
— Дед твой Хель был злым. Ничего хорошего люди от него не видели. Просили дождя, он сыпал град. А когда они нуждались в тепле, он заметал поля снегом. Его назвали Богом холода и зимы, тогда-то я и поссорилась с ним. Пусть люди, узнав тебя, забудут все плохое. Неси им добро и правду.
— А в чем она, правда? — спросил внучек.
— Правда — в любви.
— А добро?
— Делай все, чтобы люди радовались. Это и будет добро.
Сошел внук на землю и стал жить среди людей. Радовал их добрым советом и помощью. За это они назвали его — кавакарчин.
Однажды он повстречал девушку, и они полюбили друг друга. Но нашлись злые языки, стали дразнить кавакарчина, судить-рядить, чистую душу мутить.
— Как же ты, небесный человек, можешь ласкать земную женщину. Не пара она тебе!
И чего только не наплели ему о девушке.
Обиделся кавакарчин, обернулся птицей и полетел. Не хотела девушка отпускать любимого, побежала за ним, заплакала. Но ничего не помогло, да и кавакарчин уже не мог стать человеком. Он только опустился на минуту, запрыгал вокруг девушки, заворковал с горя: «Кулюк, кулюк», что означало — «милая, милая». С тем и улетел.
Да так навсегда и остался голубем.
Слово «кавакарчин» с тех пор изменилось, люди стали называть голубя — кавакарчан.
Видел северное сияние? В давние времена люди говорили: это бабушка смотрит на землю, ищет своего внука.
…Я хотел попросить деда рассказать еще что-нибудь, но с околицы, мыча, потянулось стадо. Дед заторопился к воротам, чтобы встретить свою корову да позвать соседку, чтобы подоила. А там, глядишь, — и в ночное пора.
ТРОПА АХУНА
Не вернулся я в деревню,
Не вернулся бы я в родную,
Да зовет меня березонька,
Машет ветками под окном.
Еще манит меня небо синее,
Небо синее с ясным солнышком
Над моей родимою кровлей.
Не вернулся бы я в деревню,