Однажды Кили был прям и откровенен с ней, и теперь пришла очередь эльфийки. Но как простить судьбе все, что произошло? Неужели ей так и не прижаться к колючей щеке лицом, не обнять его, не заснуть в кольце его рук и не проснуться рядом?
На третье с момента встречи утро Тауриэль не выдержала пытки, и решилась окончательно. Спустившись в торговый зал, она подобралась к книгам счетов, и нашла адрес, оставленный Кили. И меньше чем через час уже стояла в недоумении перед вывеской «Тупичок Фаи», в одном из таких районов Дейла, о котором не хотела даже и знать, что они существуют.
Здесь живет Кили? Скупивший едва ли не самые дорогие шелка и парчу мастериц Ривендела? Возможно, здесь он остановился лишь на день?
Разруха была повсюду. Казалось, налет дракона случился только вчера и именно здесь. Закопченные стены, вонь городской открытой канализации и вездесущие бродячие собаки соседствовали с визжащими детьми и измученными домохозяйками, какими-то полуощипанными курами и мясными тушами, висевшими чуть поодаль. Тауриэль зажала рот рукой, и поспешила пройти к трактиру.
Трактирщик, смрадно дыша кислой брагой из-за гнилых зубов, также ее не обнадежил.
— Гном-то? Ентот, Кили? Живет, — согласился он, — только ты не с той стороны зашла. Он над этим, Доходягой Гасом живет. Это там.
Доходяга Гас тоже был трактирщиком, и руководил еще более обшарпанной харчевней для, очевидно, беднейших слоев населения. Мимо столом то и дело мелькали оккупировавшие верхние этажи доходного дома жильцы, один другого непригляднее. Висел низкий, режущий глаза дым. Пахло мочой и плесенью.
Тауриэль беспомощно обвела помещение взглядом. Сердце ее болезненно сжалось. За одним из столов сидел Кили и смотрел на нее безотрывно.
Расстояние в пятнадцать шагов между ними было страшнее любой пропасти. И вдруг эльфийке стало как никогда ясно, что совершенную глупость уже не стереть. До конца бессмертной жизни она будет помнить, мучительно желая забыть, все, что происходило между ними за прошедшие четыре дня. И, возможно, ей следовало отвернуться и бежать как можно дальше…
Но Кили опередил ее, поспешно поднявшись и оставив незаконченным ужин на столе.
— Тауриэль, — выдохнул он, подойдя к ней, словно не веря собственным глазам, — ты пришла.
И взял ее за безвольную руку.
***
Мучительная серость мира исчезла. Сквозь ее пальцы текла сама жизнь, и Кили чувствовал разряды, пронзающие его с ног до головы.
— Ты пришла в такое место, чтобы увидеть меня, — тихо сказал гном, не отпуская ее руку, — здесь же… просто ужасно.
— Я не боюсь.
Она вздрогнула, сказав это. Кили улыбнулся, закончив про себя свою же, когда-то сказанную фразу.
— Просто ужасно, — повторил он, — знаешь… будет лучше… давай поднимемся ко мне. Не хочу, чтобы все эти, — он кивнул на вылупившегося Гаса-трактирщика, — глазели на тебя.
Шаткие деревянные ступени, казалось, все никак не кончались. Тауриэль перешагнула порог его скромно обставленной комнатушки, и Кили поспешил распахнуть окно и впустить свежий воздух.
— Ты здесь живешь? — спросила эльфийка. Кили нахмурился, может, чуть резче, чем следовало, ответил:
— Здесь.
Тауриэль потрогала рукой крепкий дубовый стол, нагнулась, выглянув из окна — успев как раз вовремя, чтобы разглядеть очередную увлекательную серию из разборок старого рыбака и его жены — и с улыбкой оглянулась на гнома.
Она так редко улыбалась! Кили готов был простить ей все, что угодно, когда видел ее улыбку. Даже и прошедшие мучительные пять лет. Даже и то, как он хотел ее — до полной неспособности мыслить и стоять прямо.
— Мне нравится, — тихо сказала она, — у тебя лучше, чем там, где живу я.
— Расскажешь? — попросил он. Тауриэль улыбнулась уже совсем невесело.
— Тесно. Скучно. Очень одиноко.
«Переселяйся ко мне», едва не выдал Кили, но вовремя прикусил язык. Куда, ей, прекраснейшей из прекрасных, жить в грязи постоялого двора, среди проституток и воров? Нет, она достойна много лучшего. Парчовых подушек под ноги, ковров ручной работы…
Какая-то далекая мысль мелькнула и снова пропала в голове Кили, но он не желал отвлекаться от того, что происходило здесь и сейчас. Тауриэль опустилась на низкий табурет у стола, немного застенчиво взглянула в сторону гнома, очевидно, сдерживая множество других вопросов.
— В Горе, должно быть, тоже много народа, — несмело продолжила она.
— Моя семья там, — пожал плечами Кили, и встал с кровати, — но я не хочу… мне…
Словно ступать по тонкому льду, по тростинке над озером лавы — говорить с женщиной, которую желаешь столь страстно!
— Но ты ведь женишься, — выпалила Тауриэль, словно не слыша его, — как же вы будете здесь жить?
Кили замолчал. И вдруг понял.
— Не я. Мой брат, Фили, женится. На подруге детства.
— О, — тихо ответила эльфийка, и Кили насладился редким зрелищем бесподобного румянца, украсившего ее лицо. Как бы ни было там, ему нравилось видеть ее смущение.
— Я оставил наследство в Горе, — сказал он, продолжая, — и решил попробовать добиться чего-нибудь… один.
Тауриэль безотрывно смотрела ему в глаза, и вдруг он понял, что слова больше не потребуются. Слова, которые до сих пор звучали, лишь возводили между ними стену, которая внезапно оказалась не нужна.
— Мне нравится добиваться всего самому, — наконец, сказал Кили, подходя к эльфийке, — мне нравится жить одному. Я всегда могу вернуться, если захочу. Моя семья — это моя сила. Но и сам по себе я люблю чего-то стоить.
Тауриэль выдохнула. Глаза заволокло странным манящим туманом, и, уже не соображая, что делает, Кили сделал поспешные несколько шагов — и прижался губами к ее губам.
В этот раз ему пришлось даже слегка наклониться.
***
Комната пахла им. Стоило Тауриэль переступить через порог, и его запах обрушился на нее, окружил, и опьянил. Достаточно опьянил, чтобы она сняла плащ, и села на низкий табурет, думая о том, как бы привлечь его как можно сильнее. Смотреть пристально? Встряхивать волосами? Ревниво следить за его глазами, заставляя смотреть на себя?
Она поймала себя на безотчетном движении — стоило ему повернуть голову в ее сторону, и она против воли прикасалась рукой к груди — так, как хотела бы, чтобы он прикасался; и уже несколько раз облизала пересохшие губы (на самом деле, пересохли).
Воздух стал слишком тяжел и тягуч. Искрились глаза Кили, шевелились его губы, он что-то говорил — вибрации пронзали пространство.