Глая, сверкнув в сторону мужчин густо накрашенными глазами, хмыкнула. Повела полными обнаженными плечами, точно признанная красавица, позволяющая черни собой любоваться, и уперла руку в бок. Очередь из клиентов на ближайшие часы была ей обеспечена.
— Ну, развернет как-нибудь, да и… — не сдавался собеседник Молина, опустошая кружку. Молин почесался.
— Эх, вот бы разок глянуть, да? Раз не светит нам-то, — произнес он мечтательно.
Старый Гас покачал головой, выставляя следующую пинту пива.
— Молодёжь, — буркнул он строго, не желая даже перед собой признаваться, что «разок глянуть» он был бы не против и сам.
***
Тауриэль сидела у Кили на коленях, лицом к нему, и таяла в его руках, вздрагивая и постанывая.
— Ш-ш, — успокаивал он ее с каждым осторожным движением, и снова влажно и глубоко целовал, — сейчас, сейчас…
Безумие. Сладостное, лишенное слов, договоренностей, правил и приличий, конечно. Если бы слова у Тауриэль оставались, она бы кричала, что жизни прежде не существовало, и Арды не было, и ничего вокруг в кромешном мраке — только это медленное, с ума сводящее погружение Кили в нее. Он, огромный, обжигающе горячий и твердый, проникал глубже и глубже, и не было проникновению конца.
Вот. Теперь. Теперь он замер, прижавшись к ней, и выдохнул, и, обнявшись, они застыли вдвоем в неподвижности. Тауриэль дышала мелко и часто, перед глазами ее все плыло, а внутри пульсировал и дрожал член Кили — и каждый удар тока крови она ощущала всем телом. Потом правая его рука заскользила вниз, и он начал ласкать ее — медленно и осторожно, едва касаясь, лишь обозначая ласку. Но для Тауриэль этого оказалось достаточно.
Она не заметила, когда Кили стал двигаться, сильнее и быстрее. Не заметила, как он сменил позу. Казалось, ее ласкает ураган, стихия, невидимая и вездесущая, предугадывающая все желания и мгновенно их исполняющая.
Руки его ласкали ее теперь везде, сжимали соски, овладевали ее телом смело и беззастенчиво. Влажная и горячая, возбужденная до прежде неизведанного предела, она двигалась теперь в такт с Кили, подчиняясь его властным рукам. Внизу живота нарастало чувство пустоты, перед глазами все заливал белый свет. И вдруг Тауриэль услышала свой собственный голос, издавший невозможный животный стон, и хрипло вымолвивший слово:
— Ещё!
Если он и остановился от удивления, то лишь на миг.
— Ещё! Хороший мой, светлый, любимый, ещё! — не она, это никак не могла быть она, кто-то другой ее губами выкрикивал эти слова. И вот, где-то в другом мире — там, где оба они находились, и где по-прежнему не было Средиземья, Арды и вообще ничего не было, кроме блаженного и безвременного соития, горячая пустота вдруг распалась на тысячи сверкающих звезд и, задрожав, поглотила Тауриэль.
— …да, моя золотая, да, моя, моя, моя, да…да!
Падая в сверкающую звездную пустоту, она услышала его рык и всхлип, стон, похожий на рыдание, и поймала губами его губы, и вишневый вкус его слюны и дыхания. Теперь среди звезд они были вдвоем. И, обхватив его приятную тяжесть руками и вжав изо всех сил в свое тело, Тауриэль закрыла глаза, не желая больше ничего в целом мире.
***
— Ты похожа на цветок.
Тауриэль моргнула, прижимая его руку к щеке.
— Часто тебе, наверное, это говорили, — продолжил Кили.
— Цветы бывают разные, — вздохнула тихо эльфийка. Кили сполз с кровати, прошлепал босыми ногами к столу, и нашарил рукой трубку и кисет. Повернувшись к нему, Тауриэль им залюбовалась. Ощутив ее взгляд, гном нахмурился, одновременно улыбаясь.
— Ну и что? — с вызовом сказал он, — что? — и приосанился.
Тауриэль рассмеялась, падая на перину. Приятная истома накрывала ее, и согревала, как самое ласковое солнечное тепло.
— А ты похож на скалу, — сказала она, взглядывая на Кили.
— Ну, до скалы далеко, — мужественно признал гном, расправляя плечи, — так, каменистая горочка. Но ведь цветы растут на камнях.
— Я таких не знаю, — ответила Тауриэль, — кроме лиан.
— В горах очень много красивых цветов. Я повидал. Они редко бывают крупными, но очень ароматны, — Кили раскурил трубку и блаженно потянулся, — и цветут почти всю жизнь. Иногда прорастают в таких местах, где вообще не ожидаешь их найти.
С кровати не раздалось ни звука, потом Тауриэль глухо добавила:
— Но цветы эти бесплодны.
Кили замер, потом вернулся к ней, и заставил ее посмотреть себе в лицо.
— Глупости какие, — упрекнул он ее ласково, — зачем же иначе им цвести? Может, твоим… цветам… просто попадались плохие садовники.
И, посмотрев друг на друга, они рассмеялись, и смех их прозвучал слаженно. Гном учит эльфийку поэзии и садоводству! Тишина снова сделалась уютна. Кили курил, оглаживая обнаженное тело Тауриэль, она задумчиво трогала волосы на его теле.
— Ты чувствуешь так же, как и я, — наконец, сказала Тауриэль, протягивая руку к лицу гнома, — тоже понимаешь цветы… звезды… камни. Все живое.
— Да, камни тоже живые, — подтвердил Кили, целуя ее руку.
— И мы.
Он понял. Разогнал руками табачный дым, вытряхнул на подоконник трубку, и обхватил лицо Тауриэль ладонями.
— Я — твоя скала и твоя каменная крепость, — сказал он, прижимаясь лбом к ее лбу, — ты — мои цветы и луга. Я — твой.
Завороженно глядя Кили в глаза, Тауриэль подалась вперед для поцелуя.
— Люби меня, — попросила она на синдарине, и, как ни было это удивительно, Кили ее прекрасно понял.
***
Старый Гас вышел на крыльцо трактира, и прищурился. Прекрасный майский вечер! Удивительно, благоухание долины поднимается сюда — в предместья Дейла, населенные всяким отребьем. На одной из ступеней завозился какой-то пьянчуга — Гас спихнул его ногой.
— Пьянь бродячая, — ругнулся он и хотел уже прибавить пару более крепких выражений, когда прикусил язык, углядев уже привычную фигуру в сером плаще.
За прошедшее время она стала привычной постоянной посетительницей, а госпожа Фая строго наказала работникам не позорить перед такими «Тупичок». Хотя, конечно, эту гостью «Тупичок» и его услуги вряд ли интересовали.
Если бы ее гном жил в пещере орков, она бы обосновалась там, тут у Гаса сомнений не было.
И все же, эти двое встречались именно здесь. Гас потянул носом. Дивные ароматы мая и рядом не стояли с тем, как пахла эльфийка.
— Здравствуйте, дядя, — прошелестел ее тихий голосок из-под низко наброшенного капюшона, и Гас скривил приветственную гримасу.
И — в который уже раз — наблюдал, как Кили взволнованно подает своей даме руку, и ведет ее по шаткой заплеванной лестнице наверх.
— Молодёжь, — бурчит привычно старый Гас, не спеша покидать крыльцо и вид на майский закат.
И улыбается.