— И не разгадали! — Хельман потянулся к журналу, быстро перелистал его и, найдя нужный фотоснимок, ткнул в него пальцем: — Немецкие солдаты уже снимаются у ленинградского трамвая, а Ленинград все еще продолжает сообщать в эфир, что ни один немец не ступит на священную землю их города. Разве это не фанатизм?
— Да, да, — не нашелся сказать что-либо другое Калачников.
Он смотрел на снимок, читал подпись и думал: «Неужели это правда? Неужели немецкие солдаты снялись у настоящего ленинградского трамвая? Подделали, чтобы ободрить свою армию!»
— Ленинград почти в наших руках, — продолжал Хельман, выйдя из-за стола, — а здешние мужики уходят в леса и оттуда совершают нападения. Они добровольно идут на самоуничтожение, и неизвестно, во имя какой цели это делают. Их безумство уже не спасет Ленинград, а себя они погубят. Великая германская армия может только наступать. Отступать ей противопоказано. Надо трезво оценить обстановку и признать статус-кво[5]. — Он посмотрел на большую карту, утыканную множеством флажков с рогатой свастикой, и убежденно добавил: — «Статус-кво анте беллам»[6] больше никогда не будет, надо наконец понять это обезумевшим русским мужикам. Понять и смириться с тем, что история предначертала нам приобщить дикую Россию к западной цивилизации. — Он погладил глянцевитые, лоснящиеся волосы, потрогал пальцем бугристый шрам на щеке и вдруг озабоченно спросил: — Вам нравятся Волошки, профессор?
— Чудное место!
— А земля?
— Для нашего района это — Украина…
Взглянув на Калачникова, Хельман понял, что старику неясен его повышенный интерес к Волошкам.
— Война идет к концу, профессор, — проговорил он сухо и вместе с тем торжественно. — Фюрер обещал землю на Востоке. Надо выбирать, пока есть возможность. Потом понаедут — труднее будет.
«Вот оно что! — догадался Петр Петрович. — В помещики метит. Советуется, боится, как бы не прогадать. За этим, видно, и пригласил».
— Я вас очень хорошо понимаю, господин комендант, — сказал Калачников.
Хельман встал рядом с политической картой мира, на которой черным шнуром была обозначена линия фронта. Долго смотрел на нее и, подняв указательный палец, внушительно заявил:
— Россия — колоссальная территория! Много земли! На всех хватит!
— О да, господин комендант, на всех хватит! — радостно поддержал его Калачников.
Они думали сейчас о разных вещах: Хельман об имении, а Петр Петрович о том, что русская земля сможет похоронить всех пришельцев. Хельман смотрел в лицо профессору, и ему было приятно, что этот человек так искренне улыбается. Петр Петрович видел, как легкой тенью скользнуло подобие улыбки по лицу коменданта. Хельман поднял голову и взглянул на Калачникова:
— Не прогадаю, профессор?
«О чем это он? — испуганно подумал Калачников, потеряв нить мысли. — Ах да, о Волошках!»
— Нет, господин Хельман. Прекрасная, добротная земля!
Лицо у Хельмана стало оживленным и более добродушным, хотя и не утратило своей холодности.
— У меня есть к вам еще одно дело, профессор. Вам обязательно нужно побывать в зовхозе (он выговаривал «зовхоз» вместо «совхоз») «Лесное». Там налаживает хозяйство господин Кох. Первый помещик в этой части России. У него большой сад, ягодники, оранжереи. Просил направить к нему завтра хорошего агронома, знающего здешние почвы и климатические условия.
— С удовольствием, господин комендант!
— А потом, при случае, мы съездим с вами в Волошки.
— Рад служить, господин комендант.
В комнату вошел писарь, уже пожилой солдат, и, попросив разрешения, подал развернутую папку. Хельман пробежал глазами какую-то записку, потом прочел ее более внимательно.
— Так… Хорошо. Оставьте папку у меня, — медленно проговорил Хельман. — Можете идти.
Писарь удалился. Хельман еще раз перечитал оставленную бумагу, посмотрел на Калачникова и сказал:
— Положение несколько меняется. В зовхоз надо выехать не завтра, а послезавтра. Отберите лучшие яблоки и груши, какие у вас есть. Я пошлю за ними солдата.
Калачников покорно кивнул головой.
Сообщение о приезде в Шелонск друга детства Гельмута Мизеля не вызвало радостного чувства у Ганса Хельмана. Да и как оно могло порадовать, если их дружба уже давно стала номинальной?
Семьи Мизелей, Хельманов, Кохов жили на зеленой и тихой улице в Кенигсберге. Парни имели свои планы на будущее: Гельмут непременно хотел стать известным на весь мир разведчиком, добывающим самые важные секреты для Германии, его отец, полковник, как догадывался сын, тоже служил в разведке и много знал о России; Карл Кох говорил, что будет офицером, что его мечта — вернуться на землю деда, куда-то под Петербург: дед жил при русском царе очень богато; у Ганса Хельмана планы были скромнее — он желал стать хорошим адвокатом, каким был и его отец.