Помимо правильной Архимедии Тиммс и стихии плотского искушения, появилось что-то новое для нее: он, любивший красивые наряды, ласки, поцелуи. И подушка напоминала о человеке, который спал в другой комнате, близко, так что он сможет спасти ее от призрака.
Сейчас страх уже почти прошел, но Мэдди вспоминала, как крепко он схватил ее, когда она, сломя голову, влетела в спальню. «Здесь нет привидений», — это сказал Жерво. Дьявол ворчал на кошку, а герцог зажег огни во всем замке, показав, что есть на самом деле, и сам он рельефно выделялся в свете двухсот свечей.
Мэдди прислушалась к дыханию в той комнате. Дверь была почти закрыта: он оставил для нее щелочку, но слышала она только спокойное дыхание собак.
Мэдди лежала, уставившись в темноту. И тут она решилась на сумасбродство. Она поднялась и слезла с высокой кровати. Огонь догорал и осветить уже ничего не мог, но путь к двери она запомнила. Мэдди встала на пол босыми ногами, нащупывая дорогу. Вот стена, а вот и дверь. Она остановилась.
— Жерво, — прошептала она.
Если бы Кристиан спал, то не услышал бы. Но он сразу отозвался.
— Мэдди?
Она вздохнула.
— Я… — Она не умела лгать и просто сказала: — Мне страшно.
Это была в какой-то мере правда. Она дрожала от холода и возбуждения. Скрипнула его койка, а потом в дверях, как теплая тень, появился он сам. Он взял ее за руку и обнял:
— Испугалась?
Мэдди ничего не ответила, только прильнула к нему. Грудь его по-прежнему была голой, и она почувствовала свою вину за то, что ему пришлось отказаться от прежнего комфорта.
Мэдди хотела поцелуя, и он поцеловал ее, мягко и нежно коснувшись языком ее губ.
— С… тобой вместе? — спросил Кристиан, увлекая ее за собой в большую комнату. Мэдди шла за ним, сама не зная точно, чего он хочет, ухватившись за свой хрупкий предлог, оправдывающий поцелуи. Герцог шел рядом, почти касаясь ее. — Испугалась? — повторил он, давая ей возможность оправдаться. — Остаться с тобой.
Мэдди снова задрожала. Он тихо усмехнулся.
— Бедная девочка! Пойдем со мной.
Когда герцог обнял ее, его голая кожа показалась такой теплой и нежной. Когда он повел ее к кровати, она пошла за ним. В темноте Кристиан ориентировался лучше. Дойдя до кровати, он сел на нее. Собаки зашевелились и зафыркали на Мэдди, когда он подал ей руку.
— Прочь! — приказал им герцог, и они отошли от кровати. Мэдди видела лишь нечеткий силуэт Жерво на фоне постельного белья.
Он довольно улыбнулся:
— Здесь тепло… Это ты, Мэдди.
Она подошла к кровати, нервная и нерешительная, так как все шло помимо ее намерений. Кристиан привлек ее к себе. Казалось, что его тело как бы сливается с ее телом, его спина прижалась к ее спине, его нога к ее ноге. Он наклонился и поцеловал ее в плечо и шею. Потом он стал поднимать рукав ее рубашки. Пальцы его скользили по коже, ища грудь. Он водил языком возле ее уха. В его ласках была смелость и сила.
— Ты говорил, — сказала она едва слышно, — ты согласился…
Кристиан замер, положив свою руку на ее руку. Тихо вздохнув, он положил голову на ее плечо, но через мгновение лег на спину. Мэдди уставилась в темноту. Она почувствовала одновременно разочарование и облегчение. Ей было чего бояться и без привидений.
Вдруг Кристиан обнял ее и прижал к себе, стал тереться щекой о ее волосы. Тут она в изумлении поняла, что он совсем раздет и находится в состоянии возбуждения. Жерво ослабил свои железные объятия. С глубоким вздохом он положил руку под ее голову, и она почувствовала тепло его руки. Он стал убаюкивать ее. Они пролежали так довольно долго.
— Жерво, — позвала она.
— Меня зовут… — она почувствовала тепло его дыхания. — Кристиан. — Он наклонился к ней. — Жена моя.
Мэдди почувствовала стыд и вину. Это не он требовал расторжения брака. Это не он встал среди ночи и пришел к ней. Он не двигался. Он не задавал никаких вопросов. Просто бесстрастно лежал рядом. Мэдди понимала, что она наделала, — она уступила слабости своего земного «я». Она дала ему возможность решать, и он, человек чести, держался своего обещания больше, чем она была искренней.
Кристиан задумался о том, что если люди его круга ставили под сомнение его ум, то для них было интересно увидеть его сейчас, когда он обнимал женщину, которую считал своей женой, которую он хотел после нескольких дней соблазнительного общения, но при этом он бездействовал. Он вдыхал запах ее волос, ощущал изгибы ее тела, нежного девичьего тела, едва прикрытого полотном… Он чувствовал, что вся его кровь закипает, как будто бы пульс стучал: моя, моя! Он хотел ее, хотел обладать ею. И она хотела его. Он ведь чувствовал это. Не было ни отчужденности, ни враждебности. Он знал, когда женщина обозлена, а когда играет в негодование. Здесь не было ни того ни другого. Здесь было черт знает что. Он мог бы дать ей столько удовольствия благодаря накопленным за эти дни силам! Ведь она сама рискнула разыскать его, разрешить ему лечь рядом, так что он вполне имел на это право. Да, полное право.
К черту ее религию и ее «друзей»! Какая разница, какому богу они там молятся! Разве ее замужество вероломство? Разве она выходит замуж за падишаха, у которого двести жен! Он был обыкновенный человек, прекрасно знавший о своих грехах, но хотеть настоящей жизни с собственной женой — это ли грех? Она — его жена. Она — его.
Он обнял ее и произнес:
— Ты скажи… когда остановиться. Скажи… когда не хочется.
Пламя, пылавшее в ней, было медленным, но глубоким. Он хотел как бы разжечь от нее собственный огонь, чтобы не было ни городов, ни соборов, ни общественных зданий, чтобы в мире остались только он и она — одна плоть.
Мэдди заметила перемену прежде, чем он договорил. Она почувствовала напряженную энергию в своем теле, почувствовала, как напряглись и мускулы его руки у нее под головой. И вот он требует от нее слов. Скажи, когда остановиться. Он приподнялся и наклонился над ней. Сказать — не целуй меня, не шепчи о своих чувствах, не касайся губами моей шеи. Сказать? Не надо тяжести твоего тела. Не надо рук. Не надо гладить мои руки.
Она не могла. Нет, не могла.
Сказать «не надо», когда я так хорошо знаю твое лицо даже в темноте. Твои глаза, возбужденно глядящие на меня, темно-синие, как тучи, закрывающие звезды, смеющиеся без слов. Больше не надо? Больше не надо ласкать подбородок? Губы. Виски. Соблазнительно и опасно. Не надо, чтобы мои руки ласкали твое лицо, чтобы ты все теснее прижимался ко мне и целовал меня нежно и страстно? Остановиться? Нет, это невозможно. Это как стихия. Как столкновение миров. Остановить это, где все так тяжело и так сладостно, так порочно и так надежно? Сказать — «хватит»? Теперь, когда его обнаженная кожа прижимается к ее обнаженному телу, а его рука скользит по ее бедру, когда он крепко прижался к ней и когда мечта, кажется, становится явью. Она видела, как родятся дети, она выхаживала больных мужчин, она, затаив дыхание, слушала, как замужние женщины ведут нескромные разговоры. Но о том, что поразило ее, она не слышала от них. Да и как об этом расскажешь! О том, как он своим языком ласкает ее грудь и как каждое прикосновение как бы сжигает ее. О том, как он, обняв ее за бедро, прижимает ее к себе и в то же время ласкает ей грудь, а она, обняв его за плечи, всхлипывая отвечает ему. С глубоким стоном он еще сильнее прижался к ней. Затем своим указательным пальцем стал водить по ее торсу, животу, по самым укромным местам ее тела.
Остановись. О, остановись, не надо больше целовать меня. О, откуда ты знаешь все то, что приносит такие пронзительные ощущения, так что я вздрагиваю и извиваюсь под тобой, вся в огне. Она тяжело дышала в этой страстной муке. Она впилась ногтями в его кожу, как будто молча умоляя его остановиться. Но ей хотелось, хотелось, хотелось…
Он не остановился, отвечая ее телу, тому что оно говорило ему: да! Его пальцы скользили по ее телу, вызывая новые сладострастные ощущения. И снова его рот потянулся к ее груди. Она почувствовала, что теряет разум. Из ее горла вырвался какой-то звук. Он заставил ее узнавать все новую боль и все новое сладострастие, так что она тихо вскрикивала.