Они с Дарэмом закончили свою музыкальную импровизацию. Жерво поднял ее руку и церемонно поклонился.
— Спасибо, герцогиня.
И так как Мэдди стояла красная и тяжело дышала, он посмотрел вокруг.
— Не умеешь… танцевать, — сказал он.
— Да, у нас никогда не танцуют.
Все поглядели на нее.
Мэдди чувствовала себя ужасно странно в своих неуклюжих повседневных башмаках. Даже хуже, чем выглядела леди де Марли под грузом прожитых лет.
— Пустое занятие, — сказала Мэдди. Леди де Марли вздохнула.
— Найми учителя, Жерво.
Дворецкий подошел к лакею и вернулся с серебряным подносом, на котором лежали два письма.
Сегодняшняя почта, ваша милость. Прикажете отнести в кабинет? Затем слегка поклонился тетушке герцога. — Есть также и для леди де Марли.
— Оставьте в моей комнате, — она махнула рукой. — Как, по-вашему тот итальянец, который давал уроки твоим сестрам, все еще в стране?
Герцог взял письмо и развернул его собственноручно — маленькое достижение, которое не заметил никто, кроме Мэдди.
— Буду рад сам этим заняться, — предложил Дарэм, — пока не найдется учитель. Но кому-то надо аккомпанировать?
— Да не хочу я учиться танцевать, — запротестовала Мэдди. — У меня и времени нет совсем.
— Лучше всего подойдет виолончель, но, конечно, мы найдем какую-нибудь вдову, здесь в деревне, которая играет на фортепьяно, — сказала леди де Марли.
— Да я не хочу…
— Ерунда, — сказала леди де Марли, — бросьте ваши сектантские штучки. Я понимаю, отказываться от вальса у вас еще есть основания, но что касается респектабельных танцев, то это необходимо. Вы ведь не калека, необходимо соответствовать герцогу и выглядеть достойно.
Мэдди хотела поспорить, но тут она взглянула на Жсрво и ничего не сказала. Он стоял с письмом в руках и смотрел перед собой невидящими глазами. Лицо его было бледным.
— Что случилось? — воскликнула Мэдди.
Хотя она заговорила, но поняла, что лучше помолчать. На Жерво посмотрели все. В его взгляде появился оттенок боли. Он ничего не сказал.
— Я хочу посмотреть, — заявила леди де Марли, протягивая руку за письмом.
Кристиан взглянул на Мэдди, словно только сейчас вспомнил, что она здесь, и покачал головой.
— Дай мне письмо.
— Нет, — нахмурился он. — Не надо. Ни к чему.
— Не будь глупым мальчишкой, — настаивала тетушка, — что такое?
Жерво скомкал бумагу в руках и, ничего не ответив, швырнул ее в камин и вышел!
— Глупец! — сказала леди де Марли. Мэдди повернулась к ней.
— Разве нельзя разговаривать с ним, как со взрослым мужчиной?
— Я разговариваю с ним так же, как всегда. Другого он не заслуживает.
— Но ведь он изменился.
— Но мир остался прежним, не забывайте. — Она стукнула палкой. — Мир всегда один и тот же, помните, герцогиня.
…Кристиан стоял, облокотившись спиной на парапет, и ветер трепал его волосы. Высоко в небе кружил сокол, поднимаясь все выше, а потом вдруг стрелой полетел вниз. Небо в вышине казалось пустым и серым.
Кристиан смотрел в пустоту. Конечно, это было глупо. Он вспоминал тот соблазн две ночи назад, когда он почувствовал себя так, как будто он абсолютно здоров. Кажется, стоит только сосредоточиться…
Кристиан уже знал, что когда он начинает писать сам, то получается не так, как следует. Он видел, что у него есть ошибки, но когда он пытался проанализировать их, они как бы исчезали, а потом снова возникали, когда он вновь просматривал текст. Когда герцог просматривал лист сверху вниз, возникало странное чувство, словно все сдвигалось в одну сторону. И он предпочитал передавать все бумаги дворецкому. Глупо. Глупо. Глупо.
На лестнице послышались шаги. Это, конечно, Мэдди, все остальные знают, что приходить к нему сюда не стоит. Он даже ждал ее прихода и оставил дверь приоткрытой.
И вот она… Мэдди была без плаща, ветер обернул вокруг ее ног юбку, обнажив белые чулки и башмаки.
Верная, не умеющая танцевать, простушка Мэдди, которая ему не казалась смешной. Она не будет рассказывать ему то, что ему и так давно известно. Мэдди знает, что, если уж он боится чего-то, значит, этого надо бояться.
Кристиан протянул ей руки, она, чуть поколебавшись, взяла их в свои.
Согревая, он обнял ее, встав так, чтобы их защищала стена Мэдди молчала. Жерво положил голову к ней на плечо и долгое время стоял без движения. Потом он заговорил.
— Я… писал… Бейли, в Монмут… пишущий заявление. — Он поежился на холодном ветру и придвинулся к ней поближе. — Бейли — адвокат… пятнадцать лет… вел мои дела. Покупка земли… выборы… графство… все.
Кристиан посмотрел через ее голову на горы вдалеке от замка Жерво.
— Он не приедет. Он написал. Он не будет… работать. — Кристиан засмеялся болезненным смехом. — Не будет работать.
Жерво повернул голову, прижавшись губами к ее холодному уху. Он сдерживался, потому что боялся заплакать. Мэдди стояла тихо. Потом взяла его за руку.
— Я пишу… письма. Это… плохо… Да, мне кажется, что плохо… Ошибки… Глупые.
— В следующий раз, — сказала она, — я могу посмотреть твои письма. Если хочешь.
Верная. Понимающая Мэдди. Она смотрит вперед, а не назад. В следующий раз будет лучше.
Он отвечает за нее. Надо быть лучше. Много лучше. Надо, чтобы никто не мог сомневаться в нем, чтобы никто не мог украсть его жизнь, отнять ее. Никто не мог бы снова запереть его в том странном месте.
— Мэдди, будет слушание, я… — он замолчал. То, что при усилии и напряжении его речь распадается, пугало его больше всего. Кристиан боялся, что именно это подведет его, если вновь состоится освидетельствование. — Не получается. Слишком… напряженно. Идиот!
— Иногда, — она помолчала, — иногда у тебя получается.
Он со стоном прислонился к стене.
— Но почему не сейчас? Слушания… — он вновь застонал, — никогда…
Мэдди подняла руки.
— Я хочу, чтобы ты мог постоянно упражняться в разговорной речи, тогда будет получаться легче.
Можно было попытаться, но невозможно привыкнуть к грузу неожиданных требований, к испытанию недоброжелательными взглядами.
Жерво смотрел на пустую долину, на горы, которые любил, которые он всю жизнь считал надежным убежищем. Сейчас он здесь уязвим. Но Кристиан не знал, куда он еще мог бы пойти в поисках надежного места.
Мэдди гладила его руки своими холодными пальцами. Он повернулся и стал целовать ее шею, согревая ее своим теплом, чтобы прогнать страх с помощью того огня, который пылал в них обоих.
Леди де Марли ждала в гостиной, молча опираясь на палку.
— Вот это я получила от твоего драгоценного свояка, — сказала она, протягивая бумагу. — Это Стонхэм. Кажется, один из них стал щепетильным. — Она взяла лорнет. — Видите ли, он понимает, что публичное судебное разбирательство будет для тебя обидным и позорным для семьи. Ха! Позорным! Поздно он об этом вспомнил! Поэтому вместо декларации о недееспособности он предлагает выделить тебе пай. Ты будешь жить в деревне в Камберлене, с доходом в четыре тысячи, а остальное имение перейдет в руки пайщиков. Ты обязуешься не предпринимать ничего против них.
С каким-то странным звуком Жерво быстро подошел к тетке, выхватил у нее письмо, разорвал его, а обрывки бросил в камин.
— Ты не дал мне закончить, — холодно отреагировала леди де Марли. — Стонхэм сообщает, что мистер Маннинг не очень-то убежден в мудрости приватного решения вопроса и предпочитал бы наоборот — официальное. Он желает, чтобы тебя признали недееспособным и устранили, как бы болезненно это сначала ни казалось. Хотя Стонхэм считает, что если ты через церковный суд расторгнешь брак со своей квакершей, то всех остальных можно будет убедить.