Я приоткрыл рот, чтобы сказать ей несколько тёплых и нежных слов, но…
— Не надо ничего говорить, любимый, — мягко прошептала она. — Ты от этого только расстроишь меня и расстроишься сам. Ты же не можешь сказать, что не любишь свою жену?
— Нет, — глухо выдохнул я.
— Вот видишь, — она грустно вздохнула. — Поэтому, лучше ничего не говорить. Не грусти. Я думаю, все ещё будет хорошо.
— Будет… — словно эхо повторил я.
— Будет, — она снова вздохнула. — Я хочу на прощание дать один совет. Если ты захочешь меня когда-нибудь вспомнить…
— Я всегда буду помнить тебя!
— Я знаю… — было видно, что слова давались Джине с трудом. — Прошу тебя, не перебивай! Так вот, если ты захочешь меня вспомнить, прошу тебя, смотри почаще на свою жену.
— На жену? — изумился я.
— Да. На Дженни. Тогда все действительно будет хорошо.
Она загадочно улыбнулась и поправила упавший на глаза локон.
— Если ты будешь постоянно обращать на неё внимание…
— …ты никогда меня не забудешь…
Затем она повернулась и медленно вышла из гостиной. Я двинулся следом и смотрел, как она уходит от меня, изящная, лёгкая и хрупкая, похожая на красивый грациозный цветок. И уходит, наверное, навсегда.
Выйдя в коридор, Джина взялась за ручку и, повернув её, открыла дверь. В Дом ворвался шум начавшегося дождя.
— Скоро сентябрь, — не оборачиваясь, печально произнесла она. — Наступает осень, вода в реках и озёрах становится мутной, и рыба уходит в глубину. Вот так и мы с тобой сейчас уходим в глубину, подальше друг от друга. Дай Бог, чтобы это было лишь на время!
Она повернула голову и ещё раз грустно посмотрела на меня.
— Ник, — её голос слегка задрожал, и я почувствовал, что от этого у меня задрожали колени. — Я хочу на прощание задать ещё один вопрос. Можно?
Поняв, что сейчас я не смогу произнести ни слова, я лишь коротко кивнул в ответ.
— Ник, — улыбка скользнула по её лицу, но она уже не была такой лучезарной и ослепительной, как прежде. — Можно, я буду твоим цветком к сентябрю?
Я всегда хотел, чтобы под моим окном росли красивые цветы…
— Можно, — с трудом разлепив губы, выдохнул я.
— Я хочу, чтобы ты и это тоже запомнил…
— … и, чтобы, когда в очередной раз наступал сентябрь, ты знал…
— … что к нему у тебя всегда есть цветок…
И она ушла. Ушла в унылый и терпкий, словно дым осенних костров, мелкий, моросящий дождь. Я знал, что она уходит навсегда. Знал и ничего не мог с этим поделать. Потому что в первый раз за всю жизнь я почувствовал, как разум начал медленно меня покидать.
23 августа
С утра я ощущаю мелкий, противный озноб. Зубы непроизвольно выбивают барабанную дробь, и особенно сильно дрожит правая рука.
Я считаю это чисто нервным явлением, поэтому стараюсь не обращать внимания. Как могут быть в порядке нервы, если её нет рядом?
И очень странно, что сегодня никто не стоит за дверью…
До сих пор я ощущаю вкус её губ, а в воздухе стоит изумительно-лёгкий запах духов «Бертюжар». Почувствую ли я его когда-нибудь ещё? Если доведётся, я смогу распознать его среди сотен других, в любой многотысячной толпе.
К вечеру начало трясти сильнее. На улицу я сегодня не ходил — нет никакого желания. Вскипятив чаю, я добавил в него водки и забрался под тёплое одеяло. Внешняя дрожь немного поутихла, зато усилилась внутренняя. Довольно неприятно чувствовать, как содрогаются стенки твоего желудка и стучат друг о друга лёгкие. Сегодня она не появилась, но ничего, день уже подошёл к концу, будем ждать завтра. Мне очень плохо, поэтому сейчас надо попытаться заснуть. Свет, пожалуй, выключать не буду, кажется, в темноте у меня могут наступить неприятные ощущения.
Дежавю.
24 августа
Дрожь улеглась, но внутри появилось какое-то тревожное, щемящее чувство. Словно должно произойти нечто такое, чего я очень жду, но опасаюсь его наступления и каждый раз подсознательно радуюсь, когда оно отодвигается. Может быть, я боюсь ещё раз увидеть её? Если она всё-таки придёт, я буду знать, что вижу её в последний раз. Вот тогда на самом деле можно умереть от отчаяния.