Слушал Алексей привычную информацию, не тревожился. Сутки прочь, нашим легче. Можно на сегодня силенок подбросить на раскрытие разбойного нападения и убийства Синцова. А насчет Сахарова на оперативке подскажет, пускай инспектора по делам несовершеннолетних им и его дружками займутся. Серьезная подобралась компания. Должны грешки за ними быть, если в открытую пошли на грабеж.
Алексей раскрыл прошнурованный журнал, читал свежие записи. Красной вязью выделялись слова: грабеж, угон, несчастный случай. А ниже — аккуратный строй каллиграфических букв. События прошедшей ночи уместились всего на двух страничках. Но, чтобы город спал спокойно, здесь, в дежурной части, на табло оператора перемигивались разноцветные глазки лампочек, зуммерили телефоны, уходили в ночь быстрые «помоги» — так кто-то любовно назвал желтые милицейские машины «ПМГ». Нет, видимый покой даже у таких «легких» ночей.
Пожалуй, скорее машинально, чем из любопытства, задержал Алексей взгляд на последней записи. Бросилась в глаза фамилия: Остапович. Ему стало жарко, он ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу у рубашки.
Постановление на арест Остаповича пока без движения лежит в папке. А его самого уже нет в живых. Возможно, очень серьезного свидетеля, а верней всего, конкретного участника бандитского нападения. И чем вызвана эта смерть? Только вчера состоялась их встреча. Расставшись с Верти Углом, Алексей оставил ребят понаблюдать за домом, и в своих рапортах они указали, что никто не покидал квартиру Остаповича и не входил туда. Неужели в визите Короткова хитрый Гнат почувствовал неминуемую развязку, и это подтолкнуло его к трагическим действиям.
Без сомнения, обстоятельства завели Остаповича в тупик, из которого даже он, при своем огромном опыте, не нашел выхода.
Значит, Алексей прав в своей догадке. Верти Угол — звенышко в преступной цепи, один из участников дерзкого ограбления. А коли так, надо срочно искать в его квартире инструмент и деньги. Без крупной доли Остапович рисковать не будет. Тут уж принцип его известен.
— Кто из следователей дежурил ночью? — спросил Алексей дежурного.
— Фирсова.
Коротков взглянул на часы. До начала оперативки оставалось двадцать пять минут.
— Если будут искать, я у нее.
Александра Степановна Фирсова находилась в своем кабинете, на втором этаже. Вид у нее был утомленный. Что говорить, не очень освежают сутки, проведенные на дежурстве.
— Заходи, Леша.
Она дружески улыбнулась. А сама как-то по-женски быстро и деловито прибирала на столе многочисленные бумаги, одни — в папку, другие — в стол, и тут же поправляла прическу, ладонью оглаживала костюм.
— Александра Степановна, меня интересует Гнат Остапович.
— Остапович?
Она на мгновение задумалась. За годы совместной работы они привыкли понимать друг друга с полуслова. Да и просто так начальник уголовного розыска не стал бы интересоваться каким-то Остаповичем. Раз спрашивает, значит надо.
— Вот отказной материал. Правда, кое-что у меня вызывает сомнение.
— Что именно? — пожалуй, слишком нетерпеливо спросил Алексей.
— Знаешь, Леша, мы, женщины, хотя и носим мундиры, все равно остаемся теми, кем сделала нас природа. Простыми бабами. Возможно, потому мы чуточку жалостливей, мягче даже к тем, кого закон называет преступником. Я вот читала его предсмертную записку. То, что она написана его рукой, не вызывает сомнения. Но вот что интересно. В записи всего три слова: «Будьте все прокляты!» Что скрыто за этой фразой? Ведь это вопль отчаяния. Ожидание чего-то ужасного, возможно, даже смерти. Но почему? Какова причина? У Остаповича язва желудка. Находясь на учете в онкологическом диспансере, бывая там и слушая разговоры о неминуемых раковых последствиях, он мог упасть духом, потерять веру в свое выздоровление. Ведь на его жизненном балансе длинный перечень нелегких лет, преклонный возраст. Если не так, то... Этот предсмертный крик мог прозвучать и в наш адрес. Как же, особо опасный рецидивист, из шестидесяти двух лет половину провел в колониях. Мог ли он питать симпатии к административным органам? Конечно, нет. А если послание адресовано не нам. Тогда остаются те, с кем он делил вынужденные лишения, отбывая наказание, и кто толкал его на различные дела и делишки. Сейчас, на старческой грани, увидев финал своей неудавшейся жизни, Остапович понял: лучшая половина лет прошла впустую, на холостых оборотах, будто и не было ее. А по чьей вине? Бывших дружков? Полной уверенности нет и в этом варианте. Я выбрала другое: психологическая усталость постаревшего человека, полная внутренняя опустошенность. Зачем существовать в ожидании смерти? Лучше вот так, сразу.