— Вот это — Крест, Алексей Савин. Здесь его преступная жизнь. Четыре судимости, приговоры, рапорты, объяснения и прочее. Сто восемьдесят две страницы. Любопытный романчик, читать — не заскучаешь. Вот это, — он положил рядом вторую папку, — дело Никиты Владимировича Емельченко. Сидит за кражу повторно. Вор-домушник. Староста барака, в котором жил Крест. Мы сейчас с ним работаем, есть данные, что вместе с другим осужденным Сорокиным способствовал побегу Савина. С этим мы разберемся сами, данные люди вряд ли вас заинтересуют, так как находятся здесь и на воле помочь Кресту не могли. Разве что дать адреса своих родственников. А вот этот, пожалуй, интересен. Садык Рахметжанов. Кличка «Юсуп». Отбывал восемь лет за разбойное нападение. К нам был этапирован на два года до окончания срока. Был в большой дружбе с Савиным. Освободился в прошлом году. Отбыл по месту прежнего жительства в Уфу. Согласно нашему предписанию, должен находиться под гласным административным надзором. Больше интересных кандидатур не вижу. Челяди у Креста было много, но те больше на побегушках, оторви да брось. А Юсуп — камешек. Если и знает что про Савина, не расскажет. Так что оставайся здесь, лейтенант, полистай дела. Если с кем надумаешь встретиться, помогу. А сейчас, не обессудь. Бригады с лесоповала на подходе.
Майор поправил на себе портупею, снял с вешалки фуражку.
— Успеха.
Закрылась за ним дверь. Сушко раскрыл блокнот, подвинул к себе голубую папку. С волнением отогнул грубую картонную обложку.
ДИАНОВ КОРДОН
О Савелии Игнатьевиче Костромине, старшем брате матери, Леха знал немного. Из детства помнилась недобрая ухмылка, резкий излом бровей, глухой голос. И липкое слово — власовец. Что оно означает, Крест понял позднее, в колонии. А за что сидел дядька Савелий — знать ему. Но то, чтобы отбыть без скидок и амнистий десять крутых лет и выйти на волю без знобкой обиды на представителей власти, в это Крест не верил. Каждый попавший в колонию считает себя незаконно ущемленным в правах. По себе знает, как год от года становился злее, люто ненавидел всех, кто был по другую сторону колючей проволоки, объединяя их одним словом «они».
И первые ростки ненависти заложил в нем Савелий Костромин, позднее ушедший от многолюдья в тайгу, принявший на себя обязанности лесного объездчика. К нему на затерянный в глухомани кордон и прокладывал сейчас тропку Леха.
Лес принял его мокрого до пояса от холодной росной травы. Думал забиться в места поглуше и отогреться немного, лишь бы подальше остался город.
Никто не должен видеть его все двести километров, которые по его расчетам надо было отмерять до кордона — пристанища его дядьки, пересечь почти два района. Не будет искать он встречи с людьми, ловить попутный транспорт. Лучше быть дальше от любопытных глаз.
Давно затушевала ночь городские огни, а он все шел подвернувшейся под ноги затравеневшей дорогой, ходьбой быстрой грелся. Точки на овале циферблата зеленели фосфорной краской — уже три часа в пути. Решил передохнуть, обсушиться. У сваленной ветром или молнией сосны с ломкими обессоченными ветвями Крест сбросил рюкзак. Недалеко нежно-голубым светом мерцал ствол еще нестарой березы. Ножом сделал на ней продольный надрез, потом два коротких, поперечных, легко оторвал кусок бересты.
Через минуту жарко потрескивали сухие сучья. Паром тянуло от мокрых брюк. С сожалением посмотрел на отбеленные влажной травой туфли. Сапоги надо было заказать Пашке. Такая обувка не для чащобы. Ну, ничего, добраться бы до Савелия, за деньги все спроворит.
Без аппетита жевал вареную колбасу, вспоминая оставшуюся в землянке распочатую бутылку.
Пыхал, постреливал искрами костер, томил усталостью, склеивал веки, Крест подгреб к себе хвои, палого листа, рюкзак сунул под голову. Дремал в полглаза, ладонь грелась в пазушке, на рубчатой рукоятке пистолета.
Где-то встревожила тишину сорока. Неспокойно качались верхушки могучих сосен, от луны, в небе — желтый осколок, и тот порой скрывается за тучей. Нелегка для Лехи дремотно-чуткая ночь. Давно зачернело, подернулось пеплом рубиновое уголье. Спал Крест, вскрикивал что-то во сне, обмирал от холодного пота, видения рождались в голове...
Светлело за соснами, полыхало малиновым светом, и в этом сиянии тянула к нему худые руки прозрачная, как льдинка, девчонка — недозрелый еще подросток. Лиловой чернотой наливались на шее полосы. От его, Лехиных рук, следочки. Смотрит в страхе Крест, и уже не восковые руки, а загребистые ветви тянутся к нему, вот-вот схватят. Мычит в жутком предчувствии Леха, давит его к земле усталость — не проснуться.