Выбрать главу

На неделе Пашков в районную больницу съездил. Повертели там председателя перед аппаратом рентгеновским… Главврач пришел, в оттопыренную губу захмыкал, ничего не сказал. Рассказ Пашкова про Спирькино лечение с большим сомнением выслушал, но без улыбки. А коллегам объяснил, что «такое в практике бывает! Самоизлечение. Отторжение инородного тела». По латыни говорил. Пашков тут же стоял, слушал вежливо, кивал. А как за ворота вышел, то изругался всяко, кулаком окнам в белых занавесках погрозил. Больничному дворнику ни с того ни с сего кукиш под нос сунул и пошел. Дворник хотел погнаться, для него председательский авторитет — тьфу! Но раздумал, уж больно Пашков злющий был, мог и в загривок накласть.

Порой Пашков задумывался. Чудилось, что вспоминает он то лицо странное, проявляющееся из тумана смертного, и голос прекрасный слышит, на высокой, сверлящей ноте его жить заставляющий… Встанет Пашков, лоб наморщит и… Только голова разболится, ничего не может вспомнить. На Спирьку странно глядеть стал. Вроде с уважением-благодарностью, но в глазах и нечто вроде испуга детского стынет.

6

Демид Цыбин рассказ своей жены о чудесном исцелении Пашкова с ужасом выслушал. Сам не мог объяснить, почему это его потрясло. Мимо Спирькиного дома с оглядкой ходить стал, крадучись. По окнам взглядом пошарит и быстрее ногами перебирает. Бинокль сынов достал, часами на окна дома Тереховых пялится. Вот раз…

Смотрел он на угловое окошко, вдруг из глубины лицо на него незнакомое выплывает! Рот маленький, глаза огромные, волосы распущенные. Ребенок? Но не это потрясло Демида, мало ли чей ребенок мог — забежать к приветливой Марии? Взгляды их встретились — Демидов и ребячий! Такой ужас источали глаза неведомые, такое всезнание и понятливость, что бросил Демид бинокль, отпрянул от окна, на стул упал. Белыми губами шевелит, горло массирует трясущейся рукой… «Знает! Эта вот… Ну кто там есть-то… знает! Про все знает!»

Ночью с Демидом плохо стало. Мелко-мелко сердце забилось, воздуха не хватает, он слез с кровати, воды попил, на часы отвлекся и вдруг, затрясло его! Вспомнил Гнида, где видел он глаза эти огромные, неземную тоску источающие! Так смотрел на него раввин, когда гнал его Гнида проволочной плеткой за забор в калитку, где исчезала голова очереди-змеи… Там начиналась печь.

Застонал, в темноту уставился, в никуда. Пальцы скрюченные нащупали что-то, смяли, из горла хрип рвется, Демид это смятое стал в рот пихать, чтобы крик задавить!

Дикий, прямо волчий вой потряс стены дома. Соскочила с кровати испуганная жена Демида, прянул со сна сын, свет включили и оцепенели…

Посреди избы стоял на коленях Демид Цыбин, в трусах, волосы всклокочены, глаза безумные, челюсти его мерно и, страшно двигались.

Стоя на четвереньках, Демид жевал газету.

В ту же секунда в доме Тереховых закричала Улита.

Подхватившиеся Мария и Спирька смотрели на бледное от лунного света лицо ее, дрожали с холоду и страха.

— Там он! Там! Боится… страх его гонит. Он людей убивал! Печь дымит… он меня убить… придет убить… все понял… а мне нельзя уходить на болото… я травку у Ягушки пролила… она не простит… весной кикиморушек мало будет! Мало-о-о! Моя вина… Ой, мамка-а-а, не отдавай меня ему, он стра-а-ашный…

— Кому, доченька, золотко мое ненаглядное! Кому отдавать-то?

— Нельзя уйти… Ягушка старенькая… травку я пролила… не отдавай меня, мамка, — Демиду этому. Убийца он…

Затихла Улита. Уснула.

Утром Мария на работу не вышла. Улита заболела, жар у нее. Ведерко со льдом — Спирька принес — так Улита наказала, кусочки льда в тряпочке к вискам прикладывала… Мария велела Спирьке на ферму забежать, Таньке Кривовой записку отдать — мол, подои моих коров, потом я за тебя.

Спирька по улице бегом. Навстречу бригадир Колька Федякин.

— Здорово!

— Чего смурной?

— Спирь, сосед твой дома?

— Демид?.. — Спирька остановился. — Зачем он тебе?

— Коровенку прирезать. Оставил, елкины, в стойле вилы, черт его знает как, утром баба доить, а она лежит, корова-то! Дырки в пузе и зубья у вил в кровище. Подохнет, так хоть мясо… В прошлом годе овца в Капельке утопла, тут эта… Баба орет — домой не ходи! Так, Спирь, холера-то этот, Демид, у себя в складу, может? Или дома?