Он указал жестом на список, который он уже успел сложить и бросить на трюмо. Самолета из него не получилось.
— Неужели мы должны верить этой старой женщине, которая явно не в своем уме, и которую надо изолировать от людей? Или все-таки мы должны верить женщине, которая любит нас, которую мы знаем и которой доверяем? Наша мать позаботится о нас. Она знает, что делает, здесь на нее можно положиться.
Конечно, он был прав. Мы должны полностью доверять матери и полагаться на нее, а не на эту сумасшедшую с ее идиотскими идеями, глазами, похожими на ружейные дула, и кривым, будто прорезанным ножом, ртом.
Очень скоро дедушка внизу сдастся, простит мать, и мы спустимся к нему, в нашей лучшей одежде, со счастливыми улыбками. И увидев нас, он поймет, что мы не безобразны, не глупы, а, напротив, достаточно нормальны, чтобы немного нравиться. Или любить. Кто знает, может когда-нибудь у него в сердце найдется место для любви к своим внукам.
ЧЕРДАК
Десять утра.
Мы сложили остатки еды в самом холодном месте, которое нам удалось найти, под комодом. Слуги уже наверняка закончили убирать кровати и наводить порядок на верхних этажах в других частях дома. Следующий раз они поднимутся туда через двадцать четыре часа.
Мы устали от комнаты, в которой были заперты, и горели желанием исследовать остальную часть наших ограниченных владений. Мы взяли за руки близнецов и с внутренним трепетом направились к чулану, в котором до сих пор лежали чемоданы с нашей одеждой. Мы не собирались распаковывать их: когда у нас будут вместительные апартаменты, слуги могут сделать это в наше отсутствие, как это обычно бывает в фильмах. Мы все еще верили, что в следующую субботу, когда слуги придут убирать нашу комнату, нас здесь уже не будет, нас освободят.
Под руководством моего старшего брата, держащего за руку младшего, чтобы он не споткнулся, мы начали подниматься вверх по узким, маленьким ступеням темной лестницы. Мы с Кэрри, вцепившейся в мою руку, следовали по пятам за Кори и Кристофером.
Стены были такими узкими, что мы все время касались их плечами.
Наконец, мы достигли цели.
Конечно, до этого мы видели чердаки, кто их не видел? Но не такие, как этот.
Мы стояли, остолбенев, ошеломленно оглядываясь вокруг. Огромный, сумрачный, пыльный, этот чердак тянулся на мили вперед. Противоположная стена была так далеко, что ее трудно было разглядеть. Воздух был тяжелым и неприятно пахнул разложением, старыми, гниющими вещами — уже мертвыми и не преданными земле. Витавшие в нем облака пыли делали все очертания зыбкими и колеблющимися. Казалось, все предметы на чердаке двигались, жили своей собственной жизнью, особенно в отдаленных темных углах. Спереди и сзади было по четыре окна с глубокими мансардными выступами. По бокам, насколько мы могли видеть, окон не было, правда, некоторые пристройки нельзя было рассмотреть из-за удаленности, а мы боялись двинуться вперед сквозь жару и духоту этого места.
Однако, постепенно, шаг за шагом, мы стали продвигаться вперед, удаляясь от лестничного колодца.
Пол состоял из широких досок, мягких и трухлявых. Каждый раз, осторожно ступая на них, мы видели, как какие-то маленькие создания разбегаются у нас из-под ног. На чердаке было достаточно мебели, чтобы обставить несколько домов. Темной, массивной мебели. А ночных горшков, кувшинов, стоящих в больших мисках, было, наверное, двадцать или тридцать штук. Чуть подальше стояла круглая деревянная емкость, напоминающая ванну, обитая по краям железом. Интересно, как они в ней мылись?
Все, что представляло какую-то ценность было закрыто чехлами, серыми от пыли. Эти чехлы вызывали у меня небольшую дрожь — такими странными, жуткими казались они, похожие на призраки вещей, бесконечно перешептывающиеся между собой. Я не хотела слышать, о чем они шептали.
Несколько дюжин старых, перетянутых кожаными ремнями сундуков лежали, загораживая целую стену, покрытые наклейками с иностранными названиями. Наверное, каждый из них объехал вокруг света не один раз. Ящики были очень большими и вполне подошли бы для гробов.
Гигантские шкафы-арсеналы молчаливо подпирали противоположную стену. Проверив их, мы обнаружили в каждом массу старинной одежды. В одном была военная форма конфедератов и союзных войск: двух воюющих сторон в гражданской войне. Мы стали активно обсуждать, как это могло случиться, пока близнецы стояли, прижавшись к нам, глядя вокруг большими, испуганными глазами.
— Ты думаешь, наши предки никак не могли определить, на чьей стороне сражаться в гражданской войне, Кристофер?
— Правильнее сказать, войне между Штатами.
— Думаешь, кто-то из них был шпионом?
— Откуда я знаю?
Загадки, загадки — везде и повсюду. Видимо, брат шел на брата — неплохое открытие из семейной истории. Было бы интересно найти их дневники.
— Посмотри-ка, — сказал Кристофер, доставая мужской кремового цвета шерстяной костюм с коричневыми бархатными лацканами, отделанный по краям более темным коричневым сатином.
Он встряхнул костюм.
Отвратительные крылатые создания полетели из него во все стороны, несмотря на запах средства против молей.
Мы с Кэрри резко отскочили.
— Не будьте младенцами! — сказал Крис, нимало не испуганный. — Моли, которых вы видели, не приносят никакого вреда. Дыры в одежде проедают личинки.
Но мне было все равно. Насекомые есть насекомые, взрослые или дети, не важно. Трудно сказать, почему его так заинтересовал этот проклятый костюм. Зачем нужно было вытаскивать его, чтобы выяснить, как застегивалась в те времена ширинка — молнией или пуговицами?
— Господи, — сказал он, — как наверное трудно было каждый раз расстегивать эти пуговицы!
Но это было мнение Криса.
На мой взгляд, в старые времена люди знали толк в одежде. Как я мечтала походить в сорочке с оборками поверх панталон, с дюжиной изящных юбок, одетых на проволочные обручи, украшенных снизу доверху гофрированными оторочками, шнурками, вышивкой, воздушными лентами из бархата и сатина, а довершил бы это ослепительно-красивое убранство кружевной зонтик от солнца, чтобы оттенить мои золотые кудри и защитить от солнца мою нежную, лишенную морщин и складок кожу. И еще я буду носить с собой веер, чтобы элегантно обмахиваться им, и мои веки при этом будут трепетать, очаровывая всех подряд. О, какая я тогда буду красавица! Подавленные огромностью чердака, близнецы долго молчали, но тут Кэрри не выдержала и издала вопль, который оторвал меня от сладких раздумий. Я снова оказалась в реальности, которая мне совсем не нравилась.
— Здесь очень жа-а-арко, Кэти!
— Да, действительно.
— Мне здесь не нравится!
Взглянув на Кори, который, прижавшись ко мне с восхищением смотрел вверх и по сторонам, я взяла его и Кэрри за руки, и мы отправились дальше посмотреть, что еще мог предложить нам этот чердак. А предложить он мог довольно много.
Тысячи старых книг, сложенных в стопки, потемневшие от времени гроссбухи, письменные столы для офисов, два прекрасных пианино, радио, фонографы, картонные коробки, наполненные никому не нужными принадлежностями давно ушедших поколений. Платья всех видов и размеров, птичьи клетки и подставки для них, лопаты, грабли, фотографии в рамках с изображением бледных и болезненно выглядящих людей, видимо, наших умерших родственников. У некоторых были темные волосы, у некоторых — светлые. Глаза были самыми разными: пронзительными, жестокими, твердыми, печальными, полными горечи, томными, безнадежными, пустыми, но клянусь, как я ни старалась, я не могла найти ни одной пары счастливых глаз. Некоторые улыбались, но большинство — нет. Меня особенно привлекло изображение девушки примерно восемнадцати лет, она улыбалась едва заметной, загадочной улыбкой, напоминающей улыбку Джоконды, только эта девушка была более красивой. Ее формы ниже спины, под платьем с рюшами, были очень впечатляющими. Кристофер уверенно указал на одно из платьев и объявил: