Путешествие второе. Знакомый незнакомец
Ох, сколько было ночью пролито слез и моих и сестер. Хватило бы наполнить высушенное уже не одно столетие море Странников. Марата горестно вздыхала и все причитала:
– Как же мы без тебя, на кого же ты нас покидаешь.
– Нам так тебя будет не хватать, – ей вторила огненноволосая Пуни.
Сута тут же добавила:
– Конечно, кто же еще будет таскать вонючие горшки.
– А как же Илий? Он ведь так в тебя влюблен! Глаз не сводит с твоей тонкой шейки, – посыпала перцем в глаза Ория.
– Задушить хочет, что ли? – все никак не унималась Сута.
Тут я не выдержала и пихнула ее локтем в бок, худенькая девушка не удержалась на краю кровати и с грохотом свалилась, чтобы затем фурией вскочить с пола и наброситься на меня. За этим последовали писк, визг, оглушительный хохот. Хрупкая Сута щекотала так, что ребра трещали. На трех сдвинутых вместе кроватях развернулось настоящее побоище, кто-то двинул мне холодной пяткой в нос, возмездие не заставило себя ждать – я тут же укусила обидчика.
Думаю, наш рев и хохот, которые прохожие принимали за буйство сотен баньши, было слышно даже в приюте – самом отдаленном здании, но успокаивать нас так никто и не явился.
Уснули мы далеко за полночь, поэтому утром сестры усиленно сцеживали зевки в кулак, терли опухшие глаза и понуро брели в здание госпиталя. Слезы опять были готовы пролиться, когда я смотрела на девятнадцать удаляющихся колокольчиков. Успокаивала только мысль, что сегодня наша очередь принимать новых пациентов, а там будет много пациентов с гнойными высыпаниями – в квартале Жорж-Ану опять вспыхнула эпидемия.
У резных ворот меня уже ждала карета, самая настоящая, маленькая и изящная, запряженная темной лошадкой. Возница без разговоров подхватил мой полупустой саквояж. Мне оставалось лишь попрощаться с матерью-настоятельницей, беспрестанно осеняющей меня знаком Святой Пятерки, мачехой Магдой, которая все никак не переставала давать последние наставления. В последний момент, едва не скинув меня с подножки, на меня набросилась Сута. Она вручила мне письмо от всех сестер, и попросила открыть его, когда совсем станет тяжело. Надеюсь, что это письмо так и останется запечатанным.
Несмотря на ранний час, улицы были заполнены спешащим людом, каретами, омнибусами, даже одна самоходка магического производства промчалась. К нам в приют на такой однажды заезжал весьма состоятельный граф, давно уже патронирующий нашу обитель.
В окно кареты проникал аромат свежего навоза, заводских труб, утренней сырости и свежей выпечки. И таким свежим показался мне тогда этот воздух по сравнению с удушливым букетом из крови, боли и лекарств в госпитале.
За все свои двадцать лет я покидала стены церкви Святой Мадлен всего пару раз, когда старшие сестры возили нас на экскурсии, другой необходимости просто не было. Церковь была неким государством в государстве. Так вышло, что, живя в Парижьене, столице Франкийской империи, я толком не знала родного города. И сейчас, проезжая по его улицам, я пыталась увидеть и запомнить как можно больше всего, ведь мне предстояло здесь жить. Возможно, я буду каждое утро здороваться с той высокой мадам в широкой шляпе, покупать ароматный хлеб на углу Решани и Стемаль, а в особо теплые деньки неспешно ступать по брусчатке на площади Пондю. От нее как раз брал свое начало квартал Ком-Трафи – район торговцев – с такими милыми магазинчиками, над созданием вывесок коих владельцы проявили всю свою фантазию.
Экипаж остановился возле двухэтажного дома. На первый взгляд лавка зельевара ничем не отличалась от своих товарок по улице Брулье. А на второй – на двери бурчали и извергали из себя дым самых разнообразных оттенков три иллюзорные пузатые колбы. Темное дерево, из которого была изготовлена дверь, все было покрыто мелким узором, который под определенным углом начинал шевелиться и складываться в слова: «Лавка мастера-зельевара Жерома Труа».
Услуги извозчика уже были оплачены матерью-настоятельницей, потому мне оставалось только подхватить свой саквояж, подняться по ступеням и войти в дверь.
Как только я зашла через центральный вход прямо в магазин, у меня перехватило дыхание от многообразия света и цвета. Всюду, куда мог добраться глаз человека, переливались, сверкали, отражались и светились большие и маленькие кристаллы. Казалось, что они парят в воздухе и, сталкиваясь, разлетаются на тысячу мелких осколков. И на многочисленных полках и ящиках стояли банки, баночки, сосуды, колбы, бутылки, лампы, чайнички и кружки. Приглядевшись, я поняла, что мне знакома лишь треть надписей на них – на некоторых было написано название снадобья или сбора и дата его создания. Остальные же так и остались для меня загадкой, так как буквы, состоящие из сплошных завитков и черточек, были мне неизвестны.