Мы заметили шефа почти одновременно и тут же кинулись к нему навстречу.
– Наконец-то, – выдохнул Анри с заметным облегчением. – Давайте быстрее уберемся отсюда подальше.
Вот только комиссар не удостоил нас ни взглядом, ни словом, лишь прошел мимо нас мрачной тенью к выходу. И нам ничего не оставалось делать, как последовать за ним.
Долгая поездка в карете по забитым улицам Парижьена была отягощена гробовым молчанием. Это не было тем молчанием, что следует за окончанием какого-то сложного дела. Или тем молчанием, что сопровождает уставших людей. Нет, эта тишина давила и заставляла нервничать едва ли не больше, чем беседа с людьми герцога. Морщины, что появлялись между бровей Вилара в минуты раздумий, казалось, стали еще глубже. Весь путь до пятого округа шеф пялился в окно, а Анри что-то упорно пытался разглядеть у себя на ладонях.
То чувство окончания всех неприятностей, что меня охватило сразу же после выхода из катакомб, давно исчезло. Внезапно навалившаяся усталость наравне с приятной темнотой кареты заставляли веки наливаться тяжестью, и мне пришлось приложить все силы, чтобы не погрузиться в сон.
Когда Анри вдруг приказал вознице остановиться, я вздрогнула и открыла глаза. Все-таки уснула. Мы находились уже недалеко от Ком-Трафи, значит через пару кварталов будем у лавки мастера Жерома.
Теперь мы с комиссаром остались одни, и как же хотелось, чтобы он хоть что-нибудь сказал. Но правду говорят: бойся своих желаний. Стоило только карете замереть у вывески с тремя колбами, как Вилар отвлекся от созерцания улицы и повернулся ко мне.
– Мадемуазель Малади, вам больше не стоит появляться в стенах департамента полиции.
– Но как же? – только и смогла я сказать.
– И забудьте обо всем, что вы успели увидеть или услышать.
– Я… что я сделала не так? Я в чем-то виновата? Я могу, могу все исправить. Только дайте мне шанс, – быстро, перебивая саму себя забормотала я.
– Мадемуазель… – комиссар тяжело вздохнул. – Мадлен, это для твоего же блага.
После чего он толкнул дверь кареты, показывая, что разговор окончен. Я открыла было рот, силясь что-либо сказать, но тут же его закрыла и на негнущихся ногах выбралась наружу.
В голове яростно били тарелки, и мне пришлось с силой сжать виски, чтобы она не разорвалась от боли.
Можно ли просить о доверии людей, что приютили, одарили своим теплом абсолютно чужого человека, а вместо благодарности получивших целый воз лжи? На это не стоило даже надеяться.
Но я рассказала им все, больше не скрываясь и не юля, лишь опустив некоторые излишне жестокие и кровавые подробности. Описывая все, что приключилось со мной за последнюю неделю, я и сама с трудом верила себе.
Жар от растопленного камина приятно обволакивал тело, и дрожь постепенно утихла, оставив после себя маленький пульсирующий ком где-то внутри ребер.
– Бедная девочка, – прошептала мадам Эльза, как только я кончила свое повествование. – Почему же ты сразу нам все не рассказала?
У меня не было ответа на данный вопрос.
– Я не знаю, мадам. Лишь могу сказать, что смиренно приму любое ваше решение. Вы вправе отказать мне в приюте, я оказалась недостойна вашей дружбы.
Женщина, сидящая напротив меня в кресле, судорожно вздохнула и положила горячие ладони мне на колени.
– Ох, Мадлен, ну что ты говоришь? Никто не собирается тебя прогонять. Мы лишь беспокоимся о тебе. Ты ведь сама видела, как опасно находиться девушке в рядах полиции.
– Об этом можете не беспокоиться, – я силой заставила себя улыбнуться, – более ноги моей на Петит Аклус не будет. Прошу меня извинить, я хотела бы принять ванну и отдохнуть.
– Конечно. Спустишься к ужину? Или я могла бы принести еду к тебе в комнату.
– Не стоит, я не голодна.
Двумя часами позже, накормив вернувшегося мужа ужином, мадам Труа все же поднялась на второй этаж проведать девушку. Она напряженно вслушивалась в тишину за дверью ванной комнаты, когда мастер Жером осторожно тронул ее плечо: